Илья Маркович Рубановский - Трипольская трагедия

Илья Рубановский ТРИПОЛЬСКАЯ ТРАГЕДИЯ

…Как наши братья умирали,

И умереть мы обещали

И клятву верности сдержали…

М. Лермонтов

…памятником будет

построенный в боях

социализм.

В. Маяковский

Будни

ДЕЛЕГАТЫ уездного съезда профсоюзов слушали речи своих ораторов, обсуждая озабоченно и оживленно важные вопросы о выработке тарифной сетки, о размерах отчислений с жалованья в соцстрах и прочих неотложных проблемах.

За окнами — ночь, поля, огромное небо, трепещущее то ли огнями заката, то ли далеким пламенем горящих деревень.

Но вот внеочередное заявление — резкое, короткое сообщение человека в порыжевших сапогах, забравшегося на трибуну.

Он не профработник, он — человек другого дела, но властно и нетерпеливо он предлагает съезду изменить порядок дня, внеся на повестку новый вопрос. Человек нервно прижимает к боку кобуру нагана, он говорит тоном приказа, делегаты слушают его, слегка привстав со своих мест. И когда человек с наганом кончил свою речь, уездного профсъезда уже не было — была ударная рота радомысльских профсоюзов. Командиры профсоюзов превратились в рядовых бойцов. Они двинулись с песнями к арсеналу, они положили в карманы карандаши и блокноты и взяли в руки наганы и винтовки. Тихо и незаметно ушли в ночь, в поля, под огромное степное украинское небо. Ибо очередное заседание уездного съезда профсоюзов было отложено. Ибо, чтобы решать очередные дела, нужно было сначала решить внеочередное — отбить наступление повстанческого полка бандита Соколовского.

А через десять часов, прямо с поля битвы — назад, в зал съезда, и на очередном заседании было предоставлено слово оратору, не успевшему на предыдущем заседании до конца развить свою точку зрения на основные задачи в области охраны труда, стоящие сейчас перед профсоюзами и советской властью.

Оратор — тот же белокурый юноша, с лицом, измятым бессонной ночью и огромной перевязкой на лбу, которой не было еще вчера, когда он начал свою речь.

Другие люди, днем делавшие свое дело в колхозе, наробразе, на фабрике и заводе, наскоро пообедав, маршировали по городу с винтовками, проходя всеобщее военное обучение. Вот, молодая женщина, идущая во второй шеренге первого взвода; в ее фигуре нет легкости, ибо она беременна, она задыхается при ходьбе и часто поправляет сползающую с плеча винтовку. Ротный, слегка помявшись, с застенчивой неловкостью отзывает женщину в сторону и просительно говорит ей что-то. Голоса командира не слышно, но слышен звенящий голос женщины:

— Нет, товарищ, это не подходит! Если меня захватят бандиты, все равно убьют как коммунистку. Я предпочитаю умереть, сражаясь за коммунизм и за Советскую республику.

И она снова занимает свое место во второй шеренге первого взвода.

Словом, во всем этом — будни украинского пролетариата, будни лета 1919 года.

Там, в полях, грохотали беспорядочные выстрелы, там глухо волновалось огромное крестьянское море. И не было дня, чтобы не привозили в город трупов коммунистов-рабочих и красноармейцев — с вырезанными на груди и спине, на лбу и щеках пятиконечными звездами. Так мстили «атаманы». Так начинал мстить человек, имя которого произносилось вначале с недоверием, а потом с презрением и ненавистью.

Зеленый хочет стать красным

Откуда он взялся, этот человек?

Студент Киевского университета, потом военный писарь, Даниил Терпилло родился в том самом месте, которое прокляло его, изменника и предателя, которое он сделал ареной жестоких и бессмысленных боев, залил кровью и завалил трупами лучших рабочих и крестьянских сынов.

Кончалась гетманщина. Ее фитиль догорал, дымя и чадя, никого уже не зажигая.

Тогда загремело впервые имя Петлюры. Он казался крестьянству почти большевиком, этот генерал без эполетов. Он говорил громкие слова и делал громкие дела. Он находил людей для своих частей, знаменитых «сичевых стрельцов», людей, --">