Наталия Зоревна Соломко - Белая лошадь – горе не мое

— Без «ну», Соколов.

— Ну, без «ну» не имел…

— Соколов, не паясничай!

— Ну, не буду…

Десятый «В» неуверенно засмеялся.

— Пороть вас надо, — улыбнулась и Лола Игнатьевна. — Ведь если бы сами вы были во всем безупречны, тогда другое дело. А то — рыльце в пушку, а они бьют себя кулаком в грудь: «Ах, нас оскорбили!» Не вынуждайте! Занимайтесь своим делом — учитесь, не так уж много от вас требуется… В общем, так решим: завтра извинитесь перед Лялей Эдуардовной, и будем считать…

— Простите, — твердо сказал Боря, — но это не выход. Пусть Ляля Эдуардовна извинится перед Соколовым. Иначе мы не будем посещать ее уроки. Мы так решили и просим передать наше решение директору.

Стало очень тихо. Слышно было, как в соседнем классе стучат мелом по доске, торопливо пишут…

— Кто это — «мы»? — спросила Лола Игнатьевна раздраженно. — Не слишком ли много ты на себя берешь, Исаков? Выйди из класса и без родителей не появляйся.

Лола Игнатьевна подождала, когда за изгнанником закроется дверь, и повернулась к оставшимся: — Бунтовать будем?

Десятый «В» подавленно молчал.

— На что рассчитываете, Фуэнте Овехуна? Или никто в институт поступать не собирается? А? Или вы полагаете, что вас туда возьмут с плохими отметками? Так я вам их на выпускных экзаменах организую, не сомневайтесь.

— А чего вы сразу отметками запугиваете? — возмутился дерзкий Семенов. Он в институт не собирался и потому мог себе это позволить.

— Я не запугиваю, Семенов. Я объясняю. Вот закончите школу — и делайте что хотите. А пока вы ученики, будьте добры подчиняться и делать то, что вам велят!

Вот до этого самого момента Александр Арсеньевич вел себя правильно: сидел на подоконнике, хмурился и молчал. Хмурость его десятый «В» мог истолковать себе так: «Действительно, распоясались совершенно! Слова им не скажи. Ну, ничего, сейчас мы поглядим, как они мне отвечать будут».

А завуч так: «Интересно, почему подобные вопросы надо выяснять у меня на уроке?! И так кот часов наплакал, дай бог с программой справиться… Неужели нельзя было сделать это после занятий?»

Но Александр Арсеньевич, как выяснилось, хмурился по другой причине. А выяснилось это, когда он вдруг поднялся с подоконника и сказал:

— Лола Игнатьевна, а стоит ли так? Ведь класс, в сущности, прав.

Лола Игнатьевна окаменела. Бедная Лиза охнула и зажала рот ладошкой. Десятый «В», затаив дыхание, стоял у парт и глядел во все глаза…

— Знаете что, Александр Арсеньевич!.. Я устала от ваших диких выходок! И умываю руки. Вот выйдет в понедельник с больничного директор, пусть он с вами сам разбирается… — угрюмо сказала Лола Игнатьевна и вышла, непедагогично грохнув дверью.

— Санечка, Санечка, ну ты что?!. — хлопнув длинными ресницами, испуганно прошептала Бедная Лиза и выскочила вслед за ней.

Десятый «В» молчал.

— Зря вы это, Сан Сенич, — сочувственно сказал Семенов. — Вставят вам теперь по полной программе…

Похоже, он выразил общее мнение: десятый «В» загудел, как трансформатор под напряжением, видимо собираясь устроить очередную сходку и взбунтоваться с новой силой, но, по счастью, прозвенел звонок.

На душе у молодого учителя было нехорошо, тревожно как-то, с директором у Александра Арсеньевича отношения были довольно натянутые, директор имел обыкновение отчитывать его, как мальчика, а учителю географии это, понятно, не нравилось. Он отчетливо представил себе грядущую в понедельник (по счастью, сегодня был только четверг) встречу с директором и, расстроившись, после уроков пошел бродить по городу.

В городе была осень. Уже темнело рано, и с сумраком становилось зябко. И листья падали всё чаще. Скоро, скоро опадут они совсем, и дворники вздохнут и примутся за работу… И все-таки осень еще была похожа на лето: славная, теплая, зеленая, с птицами на ветках. Вот и потянуло Саню (а за пределами школы Александр Арсеньевич был не Александр Арсеньевич, а просто Саня; может быть, он и в пределах был Саня, но положение обязывало) в улочки и переулки, бродить, думать о непутевой своей жизни и несерьезной науке, преподаванию которой он себя посвятил…