Фаина Марковна Оржеховская - Пять портретов (Повести о русских композиторах)

А что делалось вокруг, как принимали оперу? Было трудно понять.

В антрактах толковали по-разному. Одни превозносили оперу, другие прямо называли её неудачной, третьи недоумевали: «Учёная музыка, ничего не поймёшь». В зрительном зале также нельзя было определить, успех или неуспех. По-видимому, и то и другое. Аплодисменты после увертюры и потом — долгое молчание. Вызовы в самом конце, и где-то впереди — заглушаемый, но отчётливый свист, даже это!

Занавес много раз поднимался, раздавалось имя автора, и опять где-то свистали. Стасову послышалось даже, что в оркестре. Могло ли это быть? Глинка выходил к рампе как будто неживой. Но всякий раз он обращал глаза к ложе, где сидела сухонькая, не старая ещё женщина, его мать. Она ни разу не взглянула в зал, но часто улыбалась и кивала сыну, когда он смотрел в её сторону.

Стасову не сиделось на месте. Он и слушал, и следил за публикой, с нервной чуткостью улавливая оттенки настроений. Публика! Неустойчивая в своих мнениях, чужая, равнодушная… И, пока на сцене гремел финальный хор, Стасова не покидала настороженность. К тому же Серов, где-то пропадавший в антрактах, во время действия был холоден как лёд. Вот и произошла размолвка в тот вечер — господи, пятьдесят восемь лет назад!

5. Глазами друга

Разговоров о Глинке было немало. Заурядные люди, называющие себя его близкими друзьями, рассказывали о нём охотно и подробно.

Глинка? (Некоторые даже называли его Глиночкой.) Что ж, добрый малый, беспечный, весёлый, хотя и не без странностей.

Любит застолье и музицирование в домашнем кругу. Глядя на него и не скажешь, что это он создал «Ивана Сусанина». Самолюбив, обидчив и оттого называет себя «мимозой».

Ещё — влюбчив, как и полагается художнику. Но в семейной жизни бедняге не повезло. А потому, что неразборчив: пленяется внешней красотой, а души не видит…

…Конечно, в тридцать восемь лет две оперы за спиной да ещё куча романсов — это говорит о таланте, о божьем благословении. Но надо сознаться, он ленив — опять-таки как полагается художнику.

Пошлость этих суждений угнетала Стасова.

Жену Глинки — его бывшую жену — он встречал в свете и был даже представлен ей, но от дальнейшего знакомства уклонился.

А что говорил Владимир Фёдорович Одоевский, образованный, обладающий тонким вкусом? Он высоко ценил музыку Глинки, но его самого, должно быть, знал поверхностно.

И Стасов понял, что великий композитор был, в сущности, одинок.

Но оказалось, что у него был друг, не музыкант и не столичный житель. Петербургских «приятелей» Глинки он избегал, тем более что в столицу приезжал редко. Это был украинский помещик Валерьян Фёдорович Ширков, либреттист «Руслана»^[14].

Стасов познакомился с ним случайно и очень заинтересовался этим приятным и скромным человеком.

Разумеется, более всего Стасов расспрашивал о «Руслане». Отчего Глинка выбрал фантастический сюжет? Не сам ли Пушкин навёл его на эту мысль?

Ширков подтвердил: это так. Пушкин воображал свою поэму в виде сказочной оперы. Наподобие «Фрейщюца»^[15], но в русском духе. И говорил об этом Глинке.

— А либретто? Он намеревался писать его?

— Это неизвестно. И Глинка не узнал: мы очень скоро потеряли Пушкина. Но, думается, вряд ли.

— Почему же?

— Пушкин сказал однажды, что он бы даже для Россини не пошевелился. Для своего кумира.

— Это могло быть сказано случайно.

— Думаю, что нет. Но если бы даже он захотел…

— Так что же?

— Глинка был бы польщён, но… вряд ли доволен.

— Как это?

— Он не нуждается в готовом либретто, потому что писал свои оперы да и некоторые романсы без слов. До слов.

Это действительно была новость.

…Ширков рассказывал:

— Михаил Иванович приезжал в наши края четыре года назад по делам певческой капеллы. Его «хозяин», князь Львов^[16], послал Глинку на юг для набора певчих… Завистник! Как будто другой не справился бы!

— Зачем Глинке служить в капелле? — спросил Стасов. — Ведь он помещик и, кажется, богатый.