Михаил Максимович Горбовцев - Мишкино детство

Михаил Максимович Горбовцев Мишкино детство

Посвящаю светлой памяти матери моей.

Родные места

На северо-восточной окраине уездного города, на углу Духовской и Лазаретной улиц, широко расселся одноэтажный каменный дом купчихи Зайцевой. Отсюда прямо на восток, будто широкая зеленая холстина, тянется многоверстный Вязовский шлях. Обочины шляха обсажены ракитами. Сколько лет этим старухам-ракитам — никто не помнит. Внутренность их давно выпрела, но кроны раскидисты и каждую весну буйно покрываются зеленью. Кое-где от ракит остались только желтые, трухлявые пни, облепленные густой порослью молодых побегов. От пней, особенно после дождя, тянет сладковатой прелью.

Вдоль шляха выстроились серые телеграфные столбы. На столбах — белые чашечки; между чашечками протянуты провода. Если к столбу приложить ухо, то слышен грустный, куда-то в даль зовущий звук.

…Лето. По шляху в одиночку и обозами тянутся подводы. В сторону от них лениво плывет и стелется пыль. По обочинам мелким, суетливым шагом спешат в город бабы с кувшинами на коромыслах.

На девятой версте от города стоит серый столб-указатель. На нем — ржавая дощечка с надписью: «Дорога на деревню Рвановку. Дворов — 45. Мужчин — 92, женщин — 105». От столба, изогнувшись змеей, нырнула и скрылась в начинающей желтеть ржи пыльная рвановская дорога.

Впереди, вроде лоскутного одеяла, полоски посевов: зелено-седоватые — овсяные, изумрудно-зеленые — просяные, розовато-молочные — гречишные.

За посевами виднеется и сама Рвановка. Кое-где из зелени проглядывают коричневые трубы и серые крыши изб. Одна из крыш — яркокрасная, черепичная. Из-за деревни, как заячьи уши, торчат концы мельничных крыльев и зеленая луковица на белой шее — купол церкви. На луковице ослепительно ярко блестит золоченый крест.

Справа от деревни — лес-молодняк. Над мелколесьем возвышаются три великана дуба: один — широковерхий — посредине, два других — островерхие, похожие на монахов — по краям. Владельцы леса — монахи. Лес называется Монашеским.

Слева от деревни, в четырехугольнике из тополей, поместье графа Хвостова.

Издали и лес, и деревня, и помещичье гнездовье кажутся обволоченными голубой дымкой.

Вблизи дымка исчезает. Избы — самые обычные. Начинается деревня на северной стороне огромного лога. Первая от въезда изба — Макара Ярочкина, или, по-уличному, Цыганкова. Изба еще не старая. Стоит бодро. Но кажется, что она только что побыла в сильной драке: крыша взъерошена, побелка на стенах облезла, большинство стекал в окнах выбито, и вместо них наружу выпирает тряпье. Однако изба дерзко смотрит окривевшими глазницами окон и как будто готова вступить в новую борьбу с любым врагом.

«Цыганкова изба похожа на свою хозяйку, — сказал как-то насмешливый мужик Семен Савушкин: — у самой нос в крови, а она все твердит: наша берет».

А розовый дед Моргун, глядя в землю, добавил: «Отрепки не робки…»

И правда, не было того дня, чтоб хозяйка избы Акулина, высокая и широкоплечая баба, похожая на цыганку, с кем-нибудь не поругалась либо не подралась. Если не удавалось с соседками, то она теребила либо своего тщедушного мужа Макара, либо детей, которых у нее было восемь человек и все мал мала меньше.

— У тебя если бы языка да рук не было, ты бы святая женщина была, — заметил ей однажды Семен Савушкин.

— На моем месте и святой станет грешником, — сказала ему в ответ Акулина.

Земли у Цыганковых, кроме небольшого лоскутка на боковине лога, не было. Макар занимался починкой сапог, Акулина ходила по поденной. Дети, как только появлялась зелень, переходили на подножный корм — таскали с чужих огородов лук, морковь, огурцы, рыли картошку. Когда соседи жаловались Акулине, она отвечала: «Поймаете — удавите на месте. Мне только легче будет».

Детей за воровство она никогда не била и не ругала; если же дети просили есть, она чем попало их била и приговаривала: «На, на… жри!..»

Она завидовала, когда --">