Анна Иосифовна Кальма - Сироты квартала Бельвилль

Н. Кальма Сироты квартала Бельвилль

1. Письма

— Ага, опять из тюрьмы Фрэн, так я и знала! Этот подонок опять что-нибудь требует у своей женушки. — Желтая Коза, консьержка Вальтэ́й^[1], которую под этой кличкой знали по улицам Кримэ и Музаи, небрежно бросила письмо на стол привратницкой. — Не стану из-за этого типа подыматься на четвертый, пускай Сими Назер сама заберет письмо, когда вернется из своей парикмахерской, или пошлет ту шальную девчонку, которую поселила у себя… — И, решив так, Желтая Коза принялась за прерванное рукоделие — скатерть, которую она вышивала крестом.

Письмо же было срочное или, во всяком случае, предполагало срочную доставку.

Вот что в нем было:

«Сими! Это письмишко тебе доставит один здешний парень. Надо, чтоб оно не попало в руки шпиков. Я веду себя о'кэй, и меня, возможно, выпустят немного раньше — уже в конце месяца. Вызови Жюля и скажи ему, чтоб он был готов. Он знает, что надо делать. Кроме того, когда я дам знать, пускай он приедет за мной и по дороге захватит тебя. Привези мою замшевую куртку, светлые туфли и рубашку понаряднее — пусть эти свиньи увидят меня не в таком жалком виде, как здесь. И не поскупись на жратву: я так соскучился по человеческой еде! А лучше всего пойдем сразу в хороший ресторан, отметим встречу. До скорого, девчурка! Твой Ги».

Письмо это разминулось с другим, отправленным накануне в ту же тюрьму Фрэн.

«Мой драгоценный, мой единственный! Наверное, и это письмо, как всегда, будут читать ваши тюремные флики, но пусть знают: мне наплевать на них, пусть проверяют, тем более что ты скоро выйдешь на волю и избавишься от них. Скоро, скоро я увижу тебя, прижмусь, буду гладить твои родные волосы, твои щеки… Ги, чем ближе час твоего освобождения, тем невыносимее тянется для меня время.

Ты только не сердись и не бранись, Ги, я должна написать тебе одну вещь, предупредить. Видишь ли, мне было так скучно, так грустно жить без тебя, ведь я все время одна. Приду из парикмахерской, а квартирка наша такая пустая, такая холодная… Словом, я взяла одну девочку (только не бесись, прошу тебя). Ее зовут Клоди Ниер, и ты, наверное, помнишь тот огромный дом, который строится против парка Бют-Шомон. Отец Клоди работал на этой стройке каменщиком, упал с лесов и разбился насмерть. Матери девочка тоже не знала — она умерла, когда Клоди была еще крошкой. Теперь ей тринадцатый год, она очень смышленая, быстрая, много мне помогает, а с виду точь-в-точь бездомный котенок — рыженькая, зеленоглазая, тощая. Когда отец погиб, все в нашем квартале ее жалели, подкармливали, но брать насовсем никто не хотел: сам знаешь, у всех свои семьи, свои дети. Ее уже совсем было инспекция забрала в приемник, но мне вдруг так стало жаль девочку, что я взяла ее к себе. Ты только не бранись, Ги, она ест совсем мало, а я тут делаю одну мазь для выведения волос, и похоже, мазь хорошо пойдет у клиенток. Клоди мне теперь как младшая сестренка и так ко мне привязалась — ужас».

Нет, Желтой Козе так и не удалось вышить задуманный угол скатерти. Принесли еще письмо. На этот раз консьержка даже не ворчала, только взглянула на часы:

— Молодого Жюльена еще нет, не вернулся из лицея. Придется пойти — забросить ему письмецо. Верно, от деда и бабки. Ну так и есть — из Мулен Вьё.

Она поднялась на второй этаж, туда, где были однокомнатные квартирки для одиноких, и сунула письмо в обшарпанную дверь. Хоть и не полагается никоим образом читать чужие письма, мы все-таки заглянем и в это письмо.

«Дорогой Рири! Гюстав написал нам с Анриетт, что ты очень помогал их забастовочному комитету и они даже дали тебе подписаться под их протестом и требованиями к администрации Манокса. Нас это письмо и обрадовало и огорчило. Обрадовало тем, что ты уже понимаешь, на чьей стороне правда, и намерен за эту правду бороться. А огорчило, что ты, видимо, вообразил себя

--">