Энтони Калделлис - Византийская кунсткамера. Неортодоксальные факты из жизни самой православной империи

юмористическим вниманием, наконец-то получает должную порцию славы благодаря книге Энтони Калделлиса, профессора Университета штата Огайо. Надеемся, что «Византийская кунсткамера» сломает привычные представления о Византии. И окажется приятным чтением.

P. S. Забыли! Еще одна отрадная и очень важная для нас деталь — перевод этой книги сделал наш преподаватель Андрей Юрьевич Виноградов. Для нас не существует специалиста, который разбирался бы в Византии лучше, чем он.

P. S. S. Андрей Юрьевич, спасибо!

Константин Мефтахудинов и Юрий Сапрыкин-младший, выпускники истфака НИУ ВШЭ и создатели «Страдающего Средневековья»

Предисловие от автора

Для тех, кто стремится выступать или писать, эта книга будет небесполезна.

(Фотий. Библиотека 167)

Византия достаточно таинственна сама по себе, но представление о ней у современной широкой публики не менее загадочно. Студенты-старшекурсники моего Университета Среднего Запада сотнями записываются на вводные курсы по ее истории и даже посещают специализированные лекции, чьи названия своей византийской тематикой должны бы заставить их держаться подальше. И все же они приходят. Почему? Двадцатилетние люди для меня более непонятны, чем византийцы, жившие тысячу лет назад. Если у этого студенческого интереса более глубокие корни, чем ориенталистские фантазии Assassin’s Creed, то я не знаю, каковы они. В первый день занятий они часто не могут назвать ни одного византийского императора между Константином I и Константином XI (что, казалось бы, не так уж трудно, если вопрос сформулирован именно так). В более образованных кругах, включая наиболее влиятельные средства массовой информации, слово «византийский» по-прежнему используется в уничижительном смысле для обозначения неоправданно сложных систем, которые работают путем интриг, уклонения от ответственности, запутывания и предательства. Это словоупотребление проистекает из вековых западных предрассудков.

В период Средневековья на Западе некоторые военные предводители из германских племен начали воображать себя римскими императорами и решили, что византийцы на самом деле не римляне, как сами утверждают, а нечто гораздо худшее — «греки», женоподобные, трусливые и вероломные люди, которые едят вилками и любят читать и писать. Позже некоторые католики решили, что «греческая» Церковь непослушная и даже еретическая, неверующая и дружественная исламу. Градус риторики нарастал. Мистическая аура Византийской империи рассеялась, когда Константинополь был захвачен войсками IV Крестового похода в 1204 году, а затем снова турками в 1453 году. В XVIII веке мыслители эпохи Просвещения решили превратить эту давно погибшую цивилизацию в пример самого худшего общества, какое только можно себе представить: теократического, суеверного, управляемого евнухами и злыми монахами без малейших признаков гражданских добродетелей. Вольтер называл ее «никчемным собранием высокопарных фраз и описаний чудес», которая «позорит человеческий разум», а Гегель представлял как «тысячелетнюю полосу беспрестанных преступлений, слабостей, низостей и проявлений бесхарактерности, ужаснейшую и поэтому всего менее интересную картину». В XX веке некоторые политологи приписывали тоталитарные пороки и неэффективность Советского Союза его византийским истокам.

Движение за реабилитацию этой относительно безобидной цивилизации началось всерьез довольно поздно — только в прошлом поколении. И все же, несмотря на обнадеживающие заявления, что вся эта чепуха осталась в прошлом, на самом деле, она продолжает определять то, как говорят о Византии. Более того, непонятно, какой позитивный образ Византии пришел на ее место. Византийская литература остается в основном недоступной для широкой публики, несмотря на (или из-за) все возрастающее усложнение посвященных ей исследований. Византийское искусство остается очень притягательным, но часто преподносится таким способом, который лишь усиливает ориенталистский образ надмирной «спиритуалистической» цивилизации и потому по-прежнему обслуживает чаяния и потребности западного общества. Но как, помимо литературы и искусства, византийской истории и политике найти свой голос в современных дискуссиях и дебатах? Что говорит о себе Византия в наши дни?

Эта головоломка затрудняет определение того, что --">