Нина Эптон - Любовь и испанцы

многим испанцам такое придет в голову. В общем, мне было бы интересно узнать, что у вас получится. (Профессор был родом с Севера и с некоторым пренебрежением относился к своим соотечествен-никам-южанам, любителям поиграть на гитаре.)

Большинство испанцев с Севера и даже из центральных областей страны разделяют это пренебрежение, это чувство отчужденности от праздных и колоритных жителей Андалусии — «настоящей Испании» для туристов, Испании «крови, смерти и сладострастия», столь милой сердцам писателей-романтиков. Не потому ли, что в глубине души северяне считают Андалусию едва ли не национальной слабостью, страной излишне чувственной, требующей от человека предельных мужества и находчивости, которые не следует расходовать зря?

«Мы поглощаем всех,— сказал мне один андалусский поэт.— Сюда пришли многие народы и здесь остались, устав от долгих странствий. Вначале халифы^{7} из дамасской династии Омейядов^{8} тосковали по своим верблюдам и барханам, но потом влюбились в Андалусию и устроили в ней резиденцию одного из самых блестящих дворов Багдада. Здесь поселилось сладострастие «Тысячи и одной ночи». Андалусия отвечала этой теплой, чувственной атмосфере более, чем любой другой уголок Европы; лишь она одна могла покорить жителя Востока. Неудивительно, что именно арабы оказались в Испании первыми, кто начал писать о любви, и их теории затем вдохновили авторов любовной лирики из Прованса. Восток впервые повстречался с Западом на пороге любви». Но это сказал поэт; ученые еще не пришли к единому мнению о том, в какой степени арабы повлияли на трубадуров.

Весьма показательно, что легенда считает причиной первого завоевания Испании маврами намерение графа Родрика отомстить за надругательство над дочерью. Типичный для испанцев конфликт любви и чести возникает уже на заре истории. Но лишь в десятом столетии в Андалусии появляются первые великие авторы любовной лирики, самым оригинальным из которых был поэт, ученый, теолог и государственный деятель Ибн Хазм^{9}. Наиболее известное из его творений, Ожерелье голубки, или О любви и влюбленных, было написано им в старости, когда он находился в изгнании в Хативе^{10}.

Ибн Хазм родился в семье министра и провел детские годы, как он сам рассказывает, на коленях женщин из дворцового гарема в Кордове. Именно они привили ему любовь к поэзии и утонченным наслаждениям, ввели его в мир своих уловок и интриг, «настолько изобретательных, что описанию их почти невозможно поверить». Если бы для того, чтобы суметь представить себе картины любви тех времен, нам пришлось ограничиться изучением других арабо-андалусских поэтов, мы мало что смогли бы узнать нового, ибо они писали в высокопарном стиле и часто повторялись. Ибн Хазм, напротив, пишет живым, неповторимым языком, изобилующим анекдотами о влюбленных того времени.

Это те влюбленные, для которых в садах Кордовы, Гранады и Севильи журчали фонтаны и цвели апельсиновые деревья. Это те сладострастные затворницы, что возлежали на горах подушек в огромных мозаичных залах со стенами, украшенными геометрическими узорами и бесконечными арабесками^{11} куфического шрифта^{12}. Альгамбра и Алькасар до сих пор вдыхают аромат тех бесконечных интриг, праздных мечтаний и женских капризов. Это вовсе не романтическая иллюзия, а если и так, то не следует забывать, что она повлияла на бесчисленных путешественников со всех частей света, включая и наименее впечатлительных из них — иначе говоря, испанцев из других провинций. Андалусия впитывала в себя чувственность, как губка, и результатом была смесь поистине опьяняющая. Святая Тереса^{13} жаловалась, что в Севилье ее молитвы были не столь действенны, как в других местах. «Я сама себя не узнавала,— писала она.— У тамошних дьяволов больше возможностей ввести человека во искушение, чем у меня избавить от него». Джордж Борроу^{14}, распространявший в Андалусии Библию (без особого успеха), не винил местных жителей в том, что те постоянно воспевали любовь. Он оправдывал их, восклицая: «Мы были в солнечной Андалусии. О чем же еще могут думать, говорить и петь ее черноглазые дочери, кроме как об amor, amor^[2]?»

«Любовь,— писал Ибн Хазм во вступлении к Ожерелью голубки,— начинается с шуток, но заканчивается вполне серьезно. Ее свойства настолько неуловимы, что недоступны никакому описанию. --">