С. Г. Боровиков - От составителя

Поразмыслив в начале о «будущей прекрасной жизни», автор всё-таки задаётся вопросом: «Да будет ли она прекрасна?» Расхожий вариант светлого будущего он тут же рисует: «Может быть: всё будет бесплатно, даром. Скажем, даром будут навязывать какие-нибудь шубы или кашне в Гостином дворе». И приступает к человеку.

Непосредственно, прямо, пародийно наигравшись в громкие слова, которыми пестрили газеты, обговорив собственную несозвучность эпохе и т. д., русский писатель, исполняя старый завет, приступает к человеку. Недалёкому, вроде бы невидимому за частоколом служебных функций и чужих слов. Рядовой из рядовых Василий Былинкин.

Автор вовсе не так потешается над его чувством, как может показаться. Нет-нет, писатель серьёзен, когда утверждает, что Былинкин страстно влюбился в Лизу Рундукову. И нарастание гадостей в их отношениях, которое кончается разрывом из-за недоданного невестиной мамашей комода (здесь, конечно, можно припомнить и героя чеховского рассказа «Брак по расчёту»), это отвратительно-смешное действо для его участников — серьёзная драма.

Где та точка отсчёта, по одну сторону которой комедия, по другую — драма? Не подменяем ли мы качество количеством? Мы упиваемся драмой у Достоевского, видя, как горят деньги, и смеёмся над комодом, вставшим на пути чувства.

Я намеренно развёл примеры подальше — для наглядности.

Нет, отношение Зощенко к персонажам, к тем чувствам, которые их посещают, совсем не так просто. Он знает, сколько всякого стоит на пути человека к истинной, предназначенной человечности, как труден путь к ней, и не хочет обольщаться и обольщать читателя радостными посулами. Он знает, что пока Вася Былинкин на вопрос: «О чём поёт этот соловей?» — отвечает сдержанно: «Жрать хочет, оттого и поёт»,— пока эта правда жизни управляет людьми, далеко ещё до тех райских картин, которые в изобилии обещали и теоретики и художники. Не надо даже предельного внимания, чтобы увидеть: скептицизм Зощенко отнюдь не «правого», реакционного свойства — нет для него идеала в прошлом (достаточно перечесть «Голубую книгу»), просто он знает, сколько тяжких веков за плечами человечества, и понимает, что надеяться враз очистить от худшего и привести человека за ручку к лучшему — вредная утопия.

5

Не так давно о судьбе Андрея Платонова было сказано: «Читатель разминулся с А. Платоновым при его жизни, чтоб познакомиться с ним в 60‑е годы и открыть его заново уже в наше время» (В. Васильев). По-моему, лучше не скажешь.

Появление «Ювенильного моря», «Котлована», «Чевенгура», пьес расширило наши представления о Платонове. Но эти, в основном посвящённые «великому перелому», произведения в чём-то временно и сузили восприятие писателя, повышенное к ним внимание как бы отодвинуло ранее изданные произведения. И среди них — сатирическую повесть «Город Градов».

Что же такое этот Градов — наследник ли щедринского Глупова, порождение ли извращений советской власти или просто плод воображения сатирика?

Разумеется, и то, и другое, и третье, вернее, Градов — это платоновская фантазия на материале трудного рождения нового общества.

Общность Градова с прошлым двоякого происхождения — общность реальной действительности, сохранившей вековечные черты российского захолустья и восстановившей в новой бюрократии множество черт бюрократии царской, да ещё и подразвившей их удивительно быстро. Второе — из авторской связи с русской классикой. То есть тут и жизнь, и писатель — наследники, взявшие каждый своё: действительность — старые нравы, писатель — традиционную гражданскую злость писателя на засилье бюрократии, на утверждение ею в жизни бумажного абсурда.

А. Платонов в повести выступает как наследник весьма творческий. Перед нами несомненно Платонов, ни на кого не похожий Платонов, и вместе с тем мы видим связь градовской хроники с теми листами русской прозы, на которых воспитывались поколения русских демократов.

Случайно ли, что в 30‑е годы Андрей Платонов уже не обращался к сатире и даже каялся в сатирических грехах? То был не акт показной или во спасение, Платонов поверил, что его пути — другие.

Меж тем «Город Градов» говорит о блистательных его возможностях сатирика. Достаточно небольшую его повесть сравнить с другими вошедшими в нашу книгу, чтобы увидеть, что Платонов несомненно социальнее, ядовитее, глобальнее, беспощаднее остальных. Не сведёшь --">