Борис Сергеевич Пармузин - Оборванная нить

Борис Пармузин Оборванная нить Повесть

Маргилан: тишина квартала ткачей

Узорные шелка... Абровые, «облакоподобные». Поражали они своей красотой, изяществом многие века.

Восток восхищался хан-атласом, мастерством ткачей Бухары, Самарканда, Маргилана.

Узбекский шелк живет тысячелетия. И красота его не померкла...

За лето рассохлись деревянные калитки, потемнели, поржавели шляпки гвоздей и болтов. Только поблескивают, напоминая о жизни, дверные кольца.

И глинобитные дувалы^[1] за время зноя как-то осели, съежились. Висят комочки глины на редких соломинках.

Не успел горячий ветер снести эти комочки, но много оставил следов на плоских крышах и рыхлых дувалах.

Начнутся дожди... Они-то принесут новые заботы. Хорошо бы сейчас, в теплый сентябрь, все поправить, приладить. Но не у всех есть время, деньги и силы.

Желтые листья прибились к берегу маленького хауза^[2]. Наверное, еще никто не приходил к водоему, иначе обязательно чья-нибудь заботливая рука, пусть детская, очистила бы от сора.

Таких махаллей^[3] предостаточно в древнем Маргилане. И жители каждой передают из поколения в поколение имена тех, кто вырыл хауз, провел арык, посадил у хауза деревья.

Есть родословная у каждого дома. Живут истории о мастерах и земледельцах. На каких только базарах не расхваливали продавцы свои гранаты и абрикосы, свою необыкновенную сочную редьку, добавляя при этом: маргиланские.

То ли земля была здесь особенная, то ли умели с ней обращаться... Каждый клочок возделывался с любовью.

От земли шло и другое богатство — шелк. С древних времен славится это поселение лучшими шелками.

И деды, и прадеды были мастерами. Учили они своему ремеслу детей, и внуков, и правнуков.

Уходили люди из жизни, оставляя краски, узоры, нехитрые станки. И все хранилось за крепкими дувалами, не такими рыхлыми, как сейчас.

Всякие беды приходили в дома кустарей. А сейчас одна на всех стучится в ворота.

Одна беда, непонятная, неторопливо точит старинное ремесло.

Кадыр Ахмедов пережил немало. Один в пустом доме остался. И было спасение — работа.

Прежде ходил он, расправив плечи, сейчас — стал горбиться. Как нашкодивший мальчишка, избегает он своих соседей и друзей.

На рассвете Кадыр осторожно, оглядываясь по сторонам, выходит из дома. Не как в те давние времена, когда его ожидала работа, когда он дышал резким запахом красок и видел рождение узоров на тонких нитях.

Руки Кадыра-ата, как и всех жителей тихого квартала абрбандчей^[4], пропитаны красками. Люди не стыдятся этих пятен, прочно, на всю жизнь, впитавшихся в кожу. Краски из кожуры граната, косточек абрикоса, персика, из таинственных трав и на легких, нежных тканях и на коже — вечны.

Сейчас, пока еще не подняли пыль ранние прохожие и солнце не добралось до глинобитных седых дувалов, шел Кадыр-ата по старому переулку.

Тихо, осторожно ступал он по протоптанной тропинке, словно боялся потревожить покой махалли. Хотя — за дувалами уже давно проснулись. По звону посуды, дыму, запахам, голосам, резким и тревожным, можно догадаться, с каким настроением начинают люди свой день.

Шутки и смеха не слышно.

И Кадыр понимает: не до шуток сейчас. Он-то сам убегает подальше от дома, от махалли, от этих людей. Не дай бог, скрипнет чья-то калитка и выйдет навстречу человек.

Что ему нового скажешь? Сосед не задаст вопроса. Учтиво поздоровается, спросит о самочувствии. Случайно у кого-нибудь вырвется вопрос о делах.

А какие тут могут быть дела! Отведет Кадыр-ата глаза в сторону. Не может он врать людям. Никогда не врал.

А его выступления? Его агитация за артель? По домам ходил, уговаривал мастеров не прятаться за дувалами, не скрывать дедовские секреты красок.

Хорошее название дали артели: «Кизил Шарк» — «Красный Восток». Вначале дела шли удачно.

Он, Кадыр Ахмедов, председатель новой кустарной артели, получал драгоценное сырье — пряжу — в райпромсоюзе.

Сам Тахиров хвалил передовую артель «Кизил Шарк» и при каждой встрече повторял:

— В хорошие руки отдаем пряжу. --">