Николай Константинович Гацунаев - Серая кошка в номере на четыре персоны

— Это вы о ком? — вскинул кустистые седые брови Метревели.

— О вас.

— Бог ты мой, до чего же вы молоды! — усмехнулся доктор.

— Я не прав?

— Возможно, правы. Но ведь об этом не думаешь ни тогда, ни потом. Просто честно живешь на земле.

— И все?

— А что же еще? — искренне удивился доктор.

Андрей прошелся по комнате, остановился у балконной двери, закурил.

— Счастливый вы человек, доктор. Все у вас просто и ясно.

— А у вас нет?

— А у меня нет.

— Усложняете, голубчик.

Рудаков затянулся сигаретой, стряхнул пепел за барьер. Чайка заложила над парком стремительный серебристо-белый вираж, разочарованно прокричала что-то визгливым старушечьим голосом и опять устремилась к морю. Андрей проводил ее взглядом, усмехнулся.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Метревели.

— Завидую.

— Кому?

— Ну хотя бы вам. Даже чайке. Все знают, что им надо, зачем живут. Возьмите ту же чайку: прилетела, не понравилось, улетела обратно…

— Вы очень скучаете по дому?

— У меня нет дома, — ответил Андрей, чувствуя, как тоскливо сжимается сердце. — Это не ностальгия, доктор. Это другое. Не знаю, смогу ли я вам объяснить… — Он помолчал. Понимаете, я родился и вырос на равнине. В маленьком плоском городке. Хива, может, слышали? Хотя, что я говорю, — вы же там бывали. Вам это нетрудно представить. Сонное, размеренное бытие. Солнечные, похожие один на другой дни. Ночи лунные или звездные с обязательной трескотней колотушек элатских сторожей. Одни и те же примелькавшиеся улочки, лица, разговоры.

Я мечтал о больших городах с широкими светлыми проспектами и площадями, на которых и дышится как-то по-особенному — глубоко и радостно, с ежедневной, ежечасной новизной ощущений; о городах, где живут интересные добрые сердцем, умные люди, и чтобы всех их узнать, не хватит целой жизни.

И вот — десятилетка позади. Выпускной вечер. Прощание со школой. Рассвет на бастионе Акших-бобо. Бывшие одноклассницы в белых платьицах. Брызги шампанского на белесой, тысячелетнего замеса глине крепостной стены. Последний взгляд на окутанный синеватой дымкой город детства…

Андрей сделал несколько затяжек подряд и затушил сигарету.

— Первые дни я ходил по Одессе сам не свой от счастья. Каждый дом казался мне шедевром архитектуры, каждый встречный — венцом человеческой эволюции.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Наивно, правда?

— Как знать. — Метревели задумчиво провел по усам большим и указательным пальцами. — Наверное, все мы этим переболели. Продолжайте, что же вы?

— По отношению к зданиям мой восторг еще можно понять. Что же до людей… Вы были в Одессе?

Метревели кивнул.

— Помните оперный?

— Ну еще бы!

— На стипендию не очень-то разбежишься. Но я старался не пропускать ни одной премьеры. А потом еще долго сидел в скверике и любовался театром. Ночью он как-то особенно красив. Скверика, собственно, не было. Во время войны разбомбили угловые здания против театра. Восстанавливать их не стали, просто убрали мусор, разбили цветники и поставили скамейки.

Из обрубленной стены нелепо торчали кирпичи, и дверь с улицы вела прямо в темный, словно туннель, коридор. Дверь почему-то никогда не закрывалась, и однажды ночью меня окликнул оттуда чей-то маслянистый голос:

— Ты, пижон, иди сюда!

Я сделал вид, что не слышу, но голос не унимался. Подлый нагло уверенный в своей безнаказанности, он выплеснул на меня поток липкой площадной брани. Судя по смешкам и хихиканью, он там был не один.

Конечно, благоразумнее всего было встать и уйти, но я вдруг отчетливо понял, что если уйду, то до конца своих дней потеряю уважение к самому себе. И пошел на этот голос, и вбежал в темную пасть коридора, слепо размахивая кулаками и ничего не различая во мраке. Кажется, я все-таки зацепил одного, но тут что-то острое впилось в левый бок, и потолок обрушился мне на голову…

Говорят, меня нашли утром с пропоротыми в трех местах легкими, переломом ребер и сотрясением мозга.

Андрей дрожащими пальцами достал сигарету, но Метревели поднялся с кресла, мягко взял ее и положил обратно в пачку.

— Рассказывайте дальше, Андрюша, и постарайтесь не волноваться.