Александр Степанович Грин , Михаил Ефимович Зуев-Ордынец , К Алтайский , Ян Страуян , Анна Каллас - Всемирный следопыт, 1930 № 12

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ 1930 № 12

*

Главлит № Б—159

Тираж 120.000 экз.

Типография газ. «ПРАВДА», Москва, Тверская, 48.

СОДЕРЖАНИЕ

Обложка худ. Шпир. — Сказание о граде Ново-Китеже. Роман Зуева-Ордынца. — Артур. Из рассказов о 1905 годе Яна Страуяна. — 25 лет назад. — Копье. Рассказ К. Алтайского — Груз пальмового масла. Перевод Михайловой-Штерн. — Урал. Рассказ А. Грина. — Как это было. Бернард Ризес. Анна Каллас (из воспоминаний о 1905 годе). Перевод с финского Н. Б. — Экран «Следопыта». — Из великой книги природы. — Об’явления.

СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ НОВО-КИТЕЖЕ

Роман M. Зуева-Ордынца

Рисунки H. Кочергина

XI. Отраженная волна

Литая, упругая волна Светлояра мерно качала челн.

Низко, почти задевая воду крыльями, пронеслась утиная стая. Косаговский вздрогнул и подумал:

«Эх, дробовичок бы!»

Но тотчас же рассмеялся, вспомнив, что. и будь сейчас при нем дробовик, он не выстрелил бы: едет он на нелегальное собрание новокитежских рабочих, и городовые стрельцы или посадничьи досмотрщики, наверное, уже ищут его.

День перед собранием Косаговский провел у своего квартирного хозяина, попа Фомы. Птуха и Раттнер прямо с озера отправились в Усо-Чорт, а он забежал домой взять закопанный в поповском саду «Саваж», который мог пригодиться каждую минуту. Дома встретился с Истомой и не нашел нужным скрывать от своего друга все случившееся. Истома посоветовал ему спрятаться до вечера дома, так как бежать в Усо-Чорт днем было бы опасно. Косаговский согласился с ним и дотемна пролежал в плетеном сарайчике, куда поп Фома на зиму прятал ульи. А вечером Истома выпросил у рыбаков челн и сам повез Косаговского через озеро в Кожевенный конец посада.

Собрание назначено было по совету Птухи в кружале «питейной жонки» Дарьи, за которую он ручался головой. Рзттнер охотно согласился на предложение Птухи, так как в кружале, под видом бражничанья, собраться было и легче и безопаснее.

Косаговский посмотрел на тайгу, окружавшую город. Над нею, вдали, кровавыми волнами клубилось зарево. Пожар, выгнавший «лесных дворян» из их логова, видимо, забирал силу, вгрызаясь в глубь пересохшей тайги. В свете зарева нежно розовела белая рубаха Истомы, сидевшего в противоположном конце лодки на веслах.　

За последнее время между ними, как говорится, «черная кошка пробежала».

Истома, тайно любивший Анфису, не мог не знать о ночных встречах Косаговского с дочерью посадника. А зная это, он должен был догадаться и о том, что они полюбили друг друга. Так недавние закадычные друзья стали соперниками в любви.

Но Косаговского это почти не беспокоило. Он принес в Ново-Китеж свою новую, очищенную от былых предрассудков мораль, а потому и не допускал существования такого бытового анахронизма, как ревность. Но вместе с тем Косаговский относился к Истоме особенно бережно, как к больному ребенку, стараясь не упоминать при нем имени Анфисы.

На озеро упал откуда-то сверху глухой надтреснутый гул. Это на Святодуховой горе, в скитах, били в клепала, ясеневые доски, заменявшие колокола. Истома вздрогнул и прошептал ненавидяще:

— О, мнишеский^[1]) род презлый, лукавства и лютости исполненный. Ложные учителя!

— За что ты не любишь монахов, Истома? — спросил Косаговский, которого начало тяготить холодное молчание.

— А за што их любить? — ответил, помолчав, Истома. — Зудят у меня руки на купецкие да посадничьего загривки! Довелись --">