Глеб Егорович Исаев - «Травести»

на колючих, пахнущих хвоей, лапах стоящей в углу елки…

Заломило висок. Почудилось, как с хрустом, пронзая кожу, вонзилась в мозг ржавая игла.

Сцепила зубы, из последних сил удерживая крик, не смогла. Вопль разбудил обитателей палаты.

— Ну и чего я сделаю? — Сонно пробурчала заспанная медсестра. — Начальство с наркотой борется. Вот и терпите. Может сама угомониться?

Но этого Оля не слышала. Боль достигла предела, и, долбанув напоследок, выключила сознание.

До утра ее соседкам удалось проспать без помех. Больная лежала тихо.

Очнулась, когда подошел кто–то в белом.

Человек за глянул в ее зрачки, рассеяно провел ладонью по кустикам неровно остриженных волос, торчащих из под повязки. Негромко спросил о чем–то медсестру и распорядился: — В случае нового приступа колите «трамал», я оставлю ампулу…

Участливо, внятно, произнес: — Вы помните, как вас зовут? Нет? А фамилию? Возраст? Какой сейчас год? «Что такое год? — Оля захлопала ресницами и жалобно улыбнулась.

— Ничего, ничего. Все будет нормально. Через пару дней память должна начать восстанавливаться, — Однако бодрость в голосе показалась Оле несколько преувеличенной.

— Полис есть? — негромко спросил доктор. — Ах, да, она–же с улицы. Ладно, отметьте, после обеда пусть свозят к гинекологу, и проследите, чтобы ее внесли в сводку для УВД. Отправили? Ну и ладушки. Девочка вроде ухоженная. Может, родных отыщут… — Врач повернулся к старухе.

После кольнувшего комариком укола Оля проспала весь день. А среди ночи вернулась ржавая игла. Пронзила из виска в висок, вновь выжигая мозг белоснежным, кружевным огнем. Терпела, сколько могла. Мертво сжав зубами угол одеяла. Под конец не выдержала, застонала.

Пожилая соседка, сварливо выругалась, протопала в коридор, вызывать дежурную.

Медсестра, недовольно вздыхая, вынула ампулу, украдкой глянула на спящих соседей, и незаметно уронила стеклянный цилиндр в кармашек крахмального халата. — Куда же я его? Ага, вот. — Укол безобидной глюкозы помог мало. Спас ее от ставшей нестерпимой боли, привычный омут беспамятства.

Третью ночь ждала обреченно. Бездумно глядя в узоры трещин на потолке.

«Ожидание хуже самой смерти, — вынырнули вдруг затертые слова. — Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего».

Ждала долго. Но боль не пришла. Голова тихо кружилась, подташнивало, но игла не появлялась. Задремала Оля под утро, когда послышалось бормотание уборщицы.

Разбудил ее все тот же доктор. — Ну–с, как мы себя чувствуем? — присел эскулап возле кровати. — Э… милочка, — потянул он носом. — Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому… Склонился к пациентке. Вкусно пахнуло французским одеколоном.

Улыбнулась, несмотря на стягивающую губы повязку, прошептала: — У вас хороший вкус.

Он поднял брови: — Ай?

Оля пояснила: — Хороший одеколон.

Доктор удовлетворенно закивал: — Привык, знаешь ли… Ага, так ты значит ожила, вспомнила? Умничка, — он вновь погладил неровный ежик волос. Ты блондинка?

Она захлопала ресницами: — Каштановые, это как?

Хирург улыбнулся: — Шатенка? Хм… Странно. А как сегодня голова? Болит?

— Нет, сегодня не болела, — и добавила, опасаясь забыть: — Доктор, а что со мной?

— Вовсе здорово, — Повторил эскулап. Выслушал пульс.

— Что гинекология? — Поинтересовался он у сестры. —

Та глянула карточку: — Разрывы, но заживают, назначили процедуры.

— А на пластику возили? Хотя… — доктор махнул рукой. — Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет.

— Ну, поправляйся, милая, — кивнул, вынимая из толстой стопки новую историю болезни.

В обед выпила стакан противного компота и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: «Оленька, ты вырезала снежинки?»

Проснулась со звучащими в голове словами:

«Оля, Оленька». Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре:

— Меня Олей зовут.

Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что–нибудь еще. Увы.

Ночь прошла спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где–то вдалеке, кольнула, предупреждая о себе, но не страшно, скорее --">