Александр Григорьевич Домовец - "Орлы Наполеона"

«Военные приключения является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО „Издательский дом „Вече“.

Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

Составитель серии В. И. Пищенко

© Домовец А.Г., 2022

© ООО „Издательство "Вече", 2022

ПРОЛОГ (5 мая 1821 года)

После вскрытия тело императора зашили и перенесли в спальню, стараниями слуг превращённую в подобие часовни. Зеркало закрыли чёрным сукном, зажгли свечи и начали читать молитвы.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen^[1], — шелестело в могильной тишине комнаты.

Наполеон покоился на постели, облачённый в зеленый егерский мундир, знаменитую треуголку и сапоги для конной прогулки. Грудь наискосок пересекала алая шёлковая лента. У сердца камердинер Маршан, давясь от слёз, прикрепил пятиконечный знак ордена Почётного легиона. Исхудавшее, мучнисто-белое лицо императора было непривычно спокойным. Неукротимый дух, четверть века наводивший ужас на Европу, покинул маленькое коротконогое тело, — навсегда.

У смертного одра столпились вельможи и слуги, составлявшие крохотный двор изгнанника. Шесть лет назад они последовали за павшим императором в ссылку, на остров Святой Елены, — ничтожный, открытый всем ветрам клочок суши, затерявшийся в безбрежии Атлантического океана. Сколь невыносимой оказалась жизнь Наполеона с его свитой в чудовищном климате и жалких условиях! Великодушие к побеждённому врагу джентльменам было неведомо. Животная ненависть английской администрации к императору проявлялась во всём. Изо дня в день его изощрённо мучили демонстративным презрением, унизительными придирками, издевательской строгостью режима. И вот…

В комнате было трудно дышать из-за резкого запаха бальзамической смеси, коей врач Антоммарки промыл тело Наполеона.

— Открой окно, — вполголоса сказал первый камергер Бертран Маршану. — Не видишь разве, графиня де Монтолон задыхается.

И действительно, красавица Альбина де Монтолон дышала с трудом, то и дело вытирая бледное лицо маленьким розовым платком. Маршан покосился в сторону окна.

— Не стоит, — сказал он также вполголоса. — Видите, что на дворе творится…

За окном бушевала буря. Ослепительные зигзаги молний кромсали чёрное небо, ветер бешено гнул деревья, и ливень безжалостно избивал крышу виллы крупными каплями. "Как в дурном романе: природа оплакивает павшего героя", — отстранённо подумал граф де Лас-Каз, не отрывая взгляда от застывшего лица Наполеона.

На острове граф был для Бонапарта собеседником, биографом и в каком-то смысле наперсником. Часы напролёт Лас-Каз выслушивал его тезисы о сражениях и войнах, о победах и неудачах, о внутренних делах Франции и мировой политике. Сравнивая себя с Цезарем и Ганнибалом (в свою пользу, разумеется), император при этом не стеснялся говорить о собственных ошибках, ставших причиной головокружительного падения. Он диктовал графу мемуары, в которых рассказывал о себе, оценивал важнейшие события бурной жизни, характеризовал монархов, министров и маршалов, — словом, подводил итоги. И теперь Лас-Каз остался один на один с кипой густо исписанных листов, хранивших дух и мысли ушедшего гения.

Не менее близким к императору человеком был стоявший справа от изголовья граф де Монтолон. Точнее, и сам граф, и его прелестная жена. Злые языки (а какой двор свободен от них, пусть и самый маленький?) утверждали, что Наполеон спит с графиней Альбиной, и это походило на правду, — другой интересной женщины в окружении императора не наблюдалось. Однако Монтолон хранил спокойствие, непристойные намёки игнорировал и сцен жене (а уж тем более императору) не устраивал. Что он при этом думал и чувствовал, оставалось тайной.

Чаще и злее других Монтолона задевал адъютант Наполеона, бравый генерал Гурго. Он вообще над всеми издевался, — уж такой человек. Едким насмешкам подвергались ранняя лысина Бертрана, манерное изящество Монтолона, тщедушие вечно сгорбленного Лас-Каза. А вот императора генерал боготворил. Его собачья преданность и жгучая ревность к другим придворным не знали границ. От прозябания на острове Гурго страдал вдвойне, — за себя и за Наполеона. И теперь, оплакивая повелителя, генерал чувствовал, что сходит с ума от --">