Григорий Владимирович Бакус - Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

свет в 1486 г. уже в виде инкунабулы под названием Das buoch der tugend^[21] («Книга добродетели»). Специфической особенностью аугсбургского издания, вышедшего из печатни Иоганна Блаубирера, является чрезвычайно обширный иллюстративный материал. Он насчитывает 236 гравюр^[22], 52 из которых относятся к различным магическим практикам^[23]. Некоторые из этих гравюр, посвященные интересующим нас сюжетам, я привожу в качестве иллюстраций.

В этом своем новом качестве поэма Винтлера примечательна тем, что она попала на книжный рынок в период роста интереса к проблеме колдовства, опередив самые известные трактаты о колдовстве конца XV в. — Malleus Maleficarum Генриха Инститориса (1487) и De laniis et phitonicis mulieribus («О ланиях и женах-прорицательницах») Ульриха Молитора (1489).

Поскольку поэма была написана в начале XV века, т. е. до появления первых собственно демонологических сочинений, ее можно рассматривать как источник информации о магических представлениях, распространенных до начала подлинной охоты на ведьм. Если использовать терминологию Г. Шольц Уильямс, «Цветы добродетели» Винтлера могут послужить в качестве «рамочного текста» (frame text) для установления исторического контекста, или «примера магических энергий в действии до [написания] Malleus [Maleficarum]^[24]. Развивая эту мысль, я должен добавить, что поэма представляет особый интерес, поскольку Винтлер закончил свое произведение до того, как в обиход вошло слово hexerye, появившееся для обозначения именно злонамеренного колдовства^[25].

Кроме того, «рамочные тексты» важны для идентификации тех «примеров из опыта», которые оказываются вне классификации В. Берингера, Г. Ерошека и В. Чахера. С этой целью помимо «Цветов добродетели» Винтлера я также обращался к более поздним текстам немецких прозаических шванков Иоганна Паули^[26], Йорга Викрама^[27], Михаэля Линденера^[28], Мартина Монтана^[29], Валентина Шумана^[30].

Когда мы будем обсуждать эти тексты, я бы хотел, чтобы читатель помнил тезис М.Ю. Реутина о том, что культура Германии, объединявшая в XIII–XVI веках народную, куртуазную, сектантскую и клерикальную традиции, не была их математической суммой, но была их системой, которая существует лишь в той мере, в какой традиции, в нее входящие, взаимно реагируют друг на друга. Поэтому каждая из традиций представлена в культуре двояко — не только сама собой, но и внешними реакциями на нее^[31]. Я полагаю, что это наблюдение важно в контексте нашей проблематики, поскольку благодаря ему нам становится понятнее разница интерпретаций близких сюжетов в «примерах» Malleus Maleficarum и немецких прозаических шванках, когда одна и та же последовательность событий воспринимается как нечто опасное или же смешное. Далее, в Главе 4.3, мы обратимся к сюжету сверхъестественной кастрации, который как вариации мог включать следующие сюжеты: 1) агиографический — о Божественном чуде кастрации святого ангелами; 2) демонологический — о краже мужских половых органов ведьмой; 3) комический — о жестоком розыгрыше похотливого священника плутоватым слугой. Разумеется, каждый из них можно рассматривать по отдельности, однако взятые вместе они дают нам представление о сложных коммуникационных процессах, происходивших до написания трактата.

Во время работы над книгой я также использовал документы, процессуальные и биографические материалы, опубликованные историками Й. Ханзеном^[32] и Х. Амманом^[33].

Историки и гуманитарии вообще очень любят описывать изучаемые явления как нечто сложное и многогранное. Я не являюсь исключением в этом ряду. Главная идея этой книги заключается в том, чтобы дать возможность читателю увидеть Malleus Maleficarum и фигуру его автора в контексте нескольких тенденций или культурных контекстов позднего Средневековья — раннего Нового времени. Эта идея наложила отпечаток на организацию материала, изложенного ниже.

Контекст 1 — интеллектуальная история процессов внутри книжной культуры данного периода. Malleus Maleficarum постепенно изменялся — его текст подвергался редакциям, с обложки исчезали и появлялись вновь имена авторов, сочинение обрастало дополнениями из других текстов. Эта большая тема позволяет нам говорить о том, как функционирует книга внутри среднесрочных конъюнктур печати и сбыта и как эта внешняя среда воздействует на смыслы и концепции. Кроме того, наследие «брата Генриха из Шлеттштадта» показывает, что даже --">