Лариса Олеговна Шкатула - Алмазный город

Лариса Шкатула Алмазный город

Глава первая

Над головой у Наташи висела вибрирующая черная воронка, похожая на виденную когда-то в мутной быстрой реке, куда на её глазах затянуло неведомо как свалившуюся в воду жалобно блеющую овцу. Но наяву овцу тянуло к воронке, а во сне воронка сама приближалась к Наташе; поделать ничего было нельзя, руки-ноги отказывались ей служить. Воронка втянула её в себя, на миг навалилось удушье, мрак. Ещё оставалась в затылке пульсирующая боль, но потом, и она исчезла. В темноте появилась полоска света, которая всё ширилась, как если бы открывалась наружу огромная дверь, и вот уже яркое солнце брызнуло ей в глаза.

Она стояла на некотором возвышении посреди большой, мощённой булыжником площади, а внизу бесновался народ:

– Ведьма! Ведьма!

Чей-то брошенный камень угодил ей в правую руку, и Наташа от боли закусила губу.

А стояла она, привязанная к деревянному столбу, на огромной куче хвороста. Какой-то человек в монашеской рясе пронёс через толпу пропитанный смолой факел, и зрители взревели от радости:

– Смерть ведьме, смерть!

Наташа… Нет, её зовут Любавой.

– Любавушка! – хмельными ночами шепчет ей Тот, что живёт в лесу. Диким Вепрем зовут его люди и боятся. А Вепрь… Кто видел его разъяренным? Его, живущего без страха и зависти! Но кто-то видел, ибо слух о том живёт подобно сказанию: избави Бог дразнить Вепря!

На Страшном Суде Любава признается, что заговорила Вепрю спину. Смешно? Только лицом к лицу его никто победить не может, а вот в спину ножом – пробовали. Теперь у Дикого Вепря на спине будто глаз открылся. Не то – ухо? Видеть он, конечно, не видит, но со спины никто не подкрадётся, услышит. Шутки ради друзья на спор не раз пробовали поближе подобраться не вышло! И во сне слышит. Так-то!

Себя вот не смогла заговорить. От людской глупости. От темноты и невежества. Ты, которая нянчилась с ними, как с малыми детьми, врачуя хвори и язвы, теперь стоишь, ими же к смерти приговорённая… Тим, как назло, куда-то запропастился! Она привычно окинула взглядом небо – её любимого сокола нигде не было.

Дикий Вепрь подарил ей когда-то птенца сокола, крепко помятого кошкой. Мол, людей она лечит, так, может, и птицу выходит. А нет – так что ж, значит, не судьба! Выжил. Любава назвала его Тимом. В память о своей первой любви – соседском мальчишке Тимке, который умер в далёкий чумной мор. Любава тогда у бабушки в лесу гостила, потому и жива осталась…

Сокол жил возле неё вольной птицей – ловчему мастерству учить его не дала. Дикий Вепрь было подступался:

– Подари! Такая птица без толку пропадает.

Отмахнулась:

– Дарёное не дарят!

Учить – не учила, а как монахи пришли, Тим выручать её кинулся. Самому злобному – тому, что сейчас её жечь станет, – пришлось надеть. В толпе её улыбку заметили, по-своему перетолмачили.чуть глаз не выклевал! Она улыбнулась: черную повязку

– Над нами насмехается! Ужо погоди, на костре похохочешь!

Но среди этой ненависти – кому она чего плохого сделала? – и издевок услышала Любава и чье-то рыдание. Взгляд её пробрал толпу насквозь, нашел единственную, горюющую. Аннушка! Чистая, светлая душа. Косой ногу резала. Век бы хромала, кабы не "ведьма"! А то и от огневицы бы померла, что было на девчонку накинулась. Любаву позвали, когда Аннушка уже сутки в жару прометалась. Спасибо тебе, не забыла! Не мстишь злом за добро, чужому несчастью не радуешься. Не то что твои братья! Прову язву на ноге заживила – два года мучился, прийти боялся. Филе – палец, топором отрубленный, на место пришила. Что ж они так её смерти хотят?!

Любава подняла глаза к небу, чтобы не видеть их злорадства. Обрадовались, беззащитную девушку на костер притащили…

Ей бы на них, добра не помнящих, разозлиться – зло над людьми большую силу имеет, – да не сможет она. Любит их всех, будто неразумных детей своих. Так и погибнет за любовь…

Монах с чёрной повязкой на глазу кончил бормотать молитву и схватил в руки факел: сейчас он подожжет костер, и все услышат, как будет страшно выть и кричать охваченная пламенем ведьма!

Любава в упор посмотрела на него: до чего ты мерзок, уродлив в нечеловеческой ненависти своей! Чтобы ты сам горел в геенне огненной! Перехватив её презрительный взгляд, монах дрогнул, факел в его руке накренился, касаясь сутаны, тут же вспыхнувшей огнем. Монах дико закричал и бросился в толпу, испуганно --">