Дмитрий Ольшанский - Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

Только тогда Иоанн окончательно понял, что проиграл. Он и сам уже начинал сожалеть о своем решении, понимая, что уния с западной церковью приносит одни несчастья и без того исстрадавшемуся народу. Но он не желал разрывать соглашение с римским папой, который требовал немедленно исполнить взятые на себя обязательства. Оказавшись таким образом в положении hac lupi, hac cani⁶, император вел двойную игру: с одной стороны, не отрекался от унии, с другой – не торопился претворять ее положения. Однако это приносило лишь новые беды для раздираемого смутой города.

Единственным выходом мог бы стать удачный военный поход против османов. В таком случае ромеи увидели бы, какую пользу принесло объединение двух церквей. Но годы шли, а помощи с запада все не было…

И вот – случилось! Христианская армия двинулась на восток! Если крестоносцам улыбнется удача – турки навсегда будут изгнаны из Европы, если же Фортуна окажется на стороне османов… Для христиан на Балканах наступят темные времена.

Солнце почти скрылось за горизонтом, и я уже собирался вернуться обратно в свой кабинет, когда услышал шаги за спиной. Обернувшись, я заметил человека, который неподвижно застыл в тени деревьев. Нижняя часть его лица была закрыта маской, а из-под надвинутого капюшона смотрели холодные, как свет мерцающих звезд, глаза. Непонятно, как этот незнакомец мог очутиться здесь, в окруженном высокой стеной и бдительной стражей поместье императорского наместника. Мое сердце учащенно забилось – первой мыслью было немедленно позвать на помощь, однако что-то удержало меня.

«Кто ты? И что здесь делаешь?» – спросил я как можно спокойнее, стараясь не выдать волнения.

Человек ничего не ответил, а лишь неспешно приблизился. Я старался сохранять хладнокровие, хотя в случае внезапного нападения защищаться было нечем. Оказавшись рядом со мной, незнакомец вытащил из рукава аккуратно свернутый лист бумаги и, не говоря ни слова, протянул его мне. Как только я принял посылку, он развернулся и скрылся в глубине сада так же бесшумно, как и появился. Проводив странного гостя взглядом, я оставался стоять неподвижно, различая лишь тихий шелест листвы да отдаленное ржание загоняемых в стойло лошадей.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я сумел взять себя в руки. Лишь убедившись в том, что в саду никого больше нет, я аккуратно развернул письмо, пытаясь прочитать его содержимое, однако в сгустившейся темноте не смог разобрать ни строчки. Вернувшись в дом, я поднялся в свой кабинет, плотно прикрыл за собой дверь и при слабом свете настольной свечи прочел следующее:

«Ромеи! Отныне вы можете спать спокойно – в ближайшее время султан не будет тревожить ваши границы и угрожать вашим поселениям. Вскоре Мурад получит страшные новости из Амасии о своем сыне. Старайтесь использовать этот момент для того, чтобы вернуть себе утраченные земли и освободить их от ига османов».

В конце была подпись: «Друг греков».

После появления таинственного курьера содержание письма не слишком удивило меня. С моей стороны придавать какое-либо значение написанному было бы величайшей глупостью. Вполне возможно, кто-то решил таким образом подшутить надо мной.

Я еще раз взглянул на исписанный листок. Почерк был незнаком. Тогда я убрал письмо и попытался забыть о происшедшем, однако мысли непрестанно возвращались к этому странному гостю и его посланию.

«Ну хорошо, – рассудил я. – Если в записке написана правда, то содержание ее будет легко проверить – «страшные вести из Амасии» султан Мурад мог получить только об одном из своих сыновей – Алаэддине. Если с ним действительно что-то случится, скрыть это никак не удастся, и новость быстро достигнет Константинополя. Следовательно, надо лишь немного подождать…»

Глава 2

Дебют

Султан великой Османской империи Мурад II был сражен страшным горем. Его любимый сын, наследник престола Алаэддин Али погиб от рук неизвестных убийц. Уже третий день султан не выходил из своих покоев, никого не принимая. Даже великий визирь Халиль-паша боялся беспокоить повелителя в столь скорбный час.

Три дня и три ночи оплакивал Мурад смерть своего сына, проводя это время в неустанных молитвах, не смыкая глаз и почти не притрагиваясь к еде.