Артур Игнатиус Конан Дойль - Изгнанники

стене. Большое кресло стояло у потухшего камина с громадной мраморной доской, над которой вилась гирлянда из бесчисленных арабесок и гербов, доходивших до роскошно расписанного потолка. В одном из углов стояла узенькая кушетка — ложе верного Бонтана.

В центре комнаты размещалась громадная кровать о четырех колоннах с гобеленовым пологом, откинутым у изголовья. Она была обнесена полированными перилами, между ними и кроватью образовался проход около пяти футов * ширины. Там стоял круглый столик, накрытый белой салфеткой. На нем лежало серебряное блюдо с тремя кусочками телячьей грудинки и стоял эмалированный кубок с легким вином — на случай, если бы королю вздумалось закусить ночью.

Бонтан неслышно прошел по комнате, ноги его утопали в мягком ковре; тяжелый запах спальни навис в комнате, слышалось мерное дыхание спящего. Бонтан подошел к кровати и остановился с часами в руках, ожидая того мгновения, когда, согласно этикету двора, требовалось разбудить короля. Перед ним, под дорогим зеленым шелковым восточным одеялом, вырисовывалась потонувшая в пышных кружевах подушки круглая голова с коротко подстриженными черными волосами, горбатым носом и с выступающей нижнею губою. Лакей закрыл часы и нагнулся над спящим.

— Имею честь доложить вашему величеству, что теперь половина девятого, — проговорил он.

— А!.. — Король медленно открыл свои большие темные глаза, перекрестился и, вынув из-под ночной рубашки маленькую темную ладонку, поцеловал ее. Потом сел на кровать, щурясь оглянулся вокруг себя с видом человека, постепенно приходящего в сознание после сна.

— Вы передали мои приказания дежурному офицеру, Бонтан?

— Да, ваше величество.

— Кто дежурный?

— Майор де Бриссак на главном посту, а в коридоре — капитан де Катина.

— Де Катина? А, молодой человек, остановивший мою лошадь в Фонтенбло. Я помню его. Можете начинать, Бонтан.

Обер-камердинер быстро подошел к двери и отпер ее. В комнату стремительно вошли истопник и четверо лакеев в красных кафтанах и белых париках. Без всякого шума они проворно приступили к исполнению своих обязанностей. Один схватил кушетку и одеяло Бонтана и в одно мгновение вынес их в прихожую; другой унес поднос с закуской и серебряный подсвечник, а третий отдернул бархатные занавеси, и поток света залил комнату. На сосновые щепки, уже трещавшие в камине, истопник положил наискось два толстых круглых полена, так как чувствовалась утренняя прохлада в воздухе, и вышел вместе с остальными лакеями.

Едва они удалились, как вошла группа вельмож. Впереди всех выступали два человека. Один из них — юноша немного старше двадцати лет, среднего роста, с важными и медлительными манерами, стройными ногами и с лицом довольно красивым, но похожим на маску домино — оно было лишено выразительности за редкими исключениями в виде проблесков насмешливого юмора. На юноше был богатый костюм из бархата темно-лилового цвета; на груди красовалась широкая голубая лента, из-под края которой блестела полоска ордена св. Людовика. Его товарищ — смуглый мужчина лет сорока, с важной, полной достоинства осанкой, одет был в скромный, но дорогой черный шелковый костюм с золотыми украшениями у ворота и рукавов. Когда вошедшие приблизились к королю, то по сходству этих трех лиц можно было заключить, что они принадлежат к одной семье, и каждый легко мог бы догадаться, что старший — это мсье младший брат Людовика XIV, а юноша — дофин Людовик, единственный законный сын короля и наследник престола, на который не суждено было воссесть ни ему, ни его сыновьям.

За сыном и братом короля следовала небольшая группа вельмож и придворных, обязанных присутствовать при церемониале. Тут были главный гардероб-мейстер, первый камергер, герцог Мэнский, бледный юноша в черной бархатной одежде, сильно хромавший на левую ногу, и его маленький брат, граф Тулузский, оба незаконные дети г-жи де Монтеспан от короля. За ними вошли первый камердинер гардероба Фагон, лейб-медик Телье, лейб-хирург и три пажа в красных, расшитых золотом сюртуках. Они несли платье монарха. Таковы были участники малого семейного церемониала, присутствовать при котором считалось величайшею честью для придворных Людовика.

Бонтан вылил на руки короля несколько капель спирта, подставив при этом серебряное блюдо, чтобы капли могли стечь, а первый камергер подал чашку со святой водой; монарх обмакнул в нее руку, перекрестился и прочитал --">