Георгий Ефимович Миронов - Загадки Нострадамуса

Георгий Миронов Загадки Нострадамуса

Посвящается моей жене и другу

Ларисе Ивановне Малининой

Пролог Утро императора

Император Российской империи Иоанн VI Антонович приоткрыл глаза.

Стояло тихое майское утро. С Ладоги в окно втягивался прохладный, не по сезону пахнущий ряпушкой воздух, настоянный на аромате прогретых за вчерашний солнечный день сосен. Всем изысканным ароматам предпочитал он этот хвойный запах.

Точно так же тянуло сосновым духом из окна в деревянной избе в Холмогорах.

Какое-то время по утрам его будили крики, смех, дурашливые ссоры младших братьев – Петра и Алексея, потом их куда-то увезли, и с тех пор он их больше не видел. Вспоминается ему сейчас, что были они хорошенькие и славные. А сестру Елизавету и вовсе не помнил. По сей день не мог понять Иоанн Антонович, почему сестру так назвали. Неужто в честь Елизаветы Петровны, столько горя принесшей их семье, узурпировавшей власть? Вряд ли. Вот и другую его сестру, Екатерину, назвали так в честь святой, а не в память о Екатерине I, шлюхе и маркитантке, ставшей сначала любовницей Меншикова, а позже – женой царя Петра.

Иоанн Антонович хорошо знал историю России. Знал он и то, что ни в чем не уступал отнявшей у него власть Елизавете. Она владела в совершенстве французским, он же, благодаря урокам матери, Анны Леопольдовны, умершей, когда ему было всего шесть лет, знал прилично немецкий. А француз Жирарду, приставленный к нему с семи лет, был дворянином, бежавшим из Франции гугенотом, и французский Иоанна не уступал языку, на котором говорили в аристократических домах Парижа. В детстве, пока его не разлучили с семьей, в немецком он совершенствовался в разговорах с батюшкой, герцогом Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люксенбургским, а тот же Жирарду владел к тому же и испанским… Так что, придя к власти, смог Иоанн Антонович с послами европейских держав говорить на их языках.

Где-то вдали послышался скрипучий, противный голос. Должно быть, опять ругает своего незадачливого мужа, капитана Базиновского, его жена Марфа Ивановна. Вот такой же неприятный голос был у его сестры Екатерины. А глаза добрые. И всегда была готова помочь.

Жизнь с Екатериной, пожалуй, обошлась посуровее, чем с ним. Ему-то все же удалось поцарствовать: сюда, в Шлиссельбургскую крепость, вслед за безумным Мировичем, ставшим безвольным оружием мести в руках Елизаветы, пробрались два русских аристократа – князь Патрикеев и граф Чижевский. Вызволили его из неволи, привезли в Петербург, возвели на трон и сказали:

– Правь, Государь. Так, как рассказывал нам при первой нашей встрече – по совести, по справедливости, без распутства, лжи и предательства, опостылевших при Елизавете всему русскому дворянству. Правь, проводи реформы, о которых мечтал в Холмогорах и в Шлиссельбурге. А мы поддержим…

Недолгое вышло правление. А все же много успел.

О чем он думал только что? Да, о сестре. Вот этого он не должен был бы помнить, а помнил… Ночь с 25 на 26 ноября 1741 года. Ему всего год.

Воспоминания столь раннего возраста не остаются в сознании. Но он помнил, – или думал, что помнит, – как над ним склонялись то доброе лицо матери, Анны Леопольдовны, то встревоженное отца, Антона-Ульриха. Андрей Иванович Остерман грозно отдавал какие-то команды, сердился… Сестра Екатерина плакала, мать и отец о чем-то говорили по-немецки. Остерман прикрикнул на них, и они замолчали. В покоях царских установилась тишина, время от времени прерываемая какими-то далекими вскриками.

И уж совсем не мог помнить Иоанн Антонович то, что происходило вдали от него, свидетелем чего он не был – в спальне Елизаветы Петровны… А он помнил.

В ту ночь Елизавета тоже нервничала, покрикивала на камер-юнкера Воронцова, а на нее вдруг визгливо закричал ее лекарь, Лесток:

– Пора, матушка, минуту пропустишь – всю жизнь себе не простишь!

А кто вокруг Елизаветы? Мелочь, бездарности, трусы, собравшиеся – в мыслях не о России, о себе – возвести на престол «дщерь Петра». Еще неизвестно, был ли Петр ее отцом, учитывая репутацию ее матушки. Суетятся вокруг Елизаветы – учитель музыки Шварц, камер-юнкер Воронцов, гвардеец Грюнштейн. Вот его порой обвиняли, что много в нем немецкой крови, потому и об участи России мало печали. Ложь. В крови ли дело? Он Россию воспринимал мало, что как Родину, как порученную ему страну. Ну, не был он коронован, не был, --">