Владимир Сергеевич Прибытков - Тверской гость

глаголь.^[7]

Правда отца была неоспорима. Шкуру спустить могли. Но брала обида за свою судьбу. Разве хуже он разжиревшего боярского сына, у которого и всей славы, что соболья шуба на плечах?

В Твери он ее найти не думал. Видел, что здесь богатеют, выходят в люди неправдою, а честному одно остается: весь век на других спину ломать. В неметчине было то же. Не лучше и в Царьграде. Блеск куполов святой Софии и величие статуи Юстиниана не затмили глаз Афанасию — разглядел, сколько нищих в несказанно богатом городе. Но почему-то верилось: есть земля, где неправды нету.

Жадно слушал он рассказы бывалых людей, сказы бродяг-нищих, песни калик. Все тосковали о лучшей жизни. Все искали ее и верили, что сыщется правда.

Однажды в Сарае Афанасий увидел дивные ткани. Про них сказали — из Индии. Тогда он вспомнил песню о славном купце Василии, ушедшем за чужие моря, в чудесную Индию, зажившем жизнью вольною.

Как-то особенно взволновался он, щупая тонкую, яркую материю.

А в Царьграде на рынке торговали пряностями. Цена — не подступись. Спросил — откуда? Ему ответили: "О! Из Индии…"

Из Индии! Он раздобыл у знакомого дьяка в Твери "Космографию" Индикоплова. Прочел не отрываясь.

Ученый грек писал чудеса, но по нему выходило, что Индия вправду есть. Чудищ полна и недостижима, но существует, и золото там на земле лежит, а народ его не ценит.

С тех пор неведомая Индия крепко запала в голову Афанасию.

После смерти родителя покоя он уже не знал. И тогда решил: сначала сходить в неметчину — дорога туда торная! — разжиться малость, а уж потом снаряжать караван на Хвалынь^[8], за которой, как он слышал, и лежит где-то далеко-далеко загадочная индийская страна…

Три ладьи вел на север Никитин, накупив добра на все свои деньги.

На одной ладье вез он разные материи, вольячные^[9] изделия и московские иконы, на двух — кожи и сало.

Сначала он думал расторговаться в Новгороде, но, приехав туда, изменил прежние наметки и пустился по Волхову через Ладогу, в Ригу, а оттуда — в Любек. Потянула его в дальнюю дорогу не только жажда наживы.

В Новгороде жил старый приятель отца Никитина, крепкий купец Данила Репьин. У него был сын Алексей, одногодок Афанасия. В прежние заезды в Новгород Афанасий близко сошелся с Алексеем.

Узнав у Данилы Репьина, что Алексей женился и поехал недавно от тестя в Ганзу, Афанасий Никитин и решил догнать его, побывать в неметчине да потом вместе и вернуться обратно.

Алексея Никитин догнал, но друг, в которого он беспредельно верил, стакнулся с ганзейскими купцами, помог им обмануть Афанасия.

Понеся убытки, Никитин бросился к Алексею, но того и след простыл.

Никитина словно оглушили. Страшная догадка сверкнула в его мозгу, но он отказывался верить ей, пока не добрался обратно до Новгорода и не увидел, как вздрогнул при встрече Алексей, начавший сразу что-то горячо говорить о своем спешном отъезде. Он плюнул под ноги вчерашнему другу и пошел прочь, унося в душе бурю.

"Сколько же? За сколько ты, Алешка, продал меня?" — с тоской думал Никитин, сжимая кулаки.

Не о потере денег, — хоть и это было тяжело, — скорбел Никитин. Оскорбил Алексей его самые теплые чувства. И Афанасию захотелось отомстить Алексею за надругательство. Он не мог доказать его вину. Да и кто в Новгороде счел бы Алексея бесчестным? Обхохотали бы, да и все.

Нет, жаловаться было бесполезно. Никитин решил мстить иначе. Репьины, он знал это, — скупали от посадника меха в Заволочье^[10]. Вот здесь и можно было досадить им, да и потерянное вернуть.

Накупив железных изделий, Афанасий тайком пошел к Онежскому озеру, оттуда по Сухоне через вологодские дебри к Великому Устюгу, по Северной Двине и Вычегде в печорские богатые земли. Все шло удачно. Он не начинал мены, пока не добрался до глухих мест, а там быстро пошел обратно, вырывая из-под носа у новгородцев лучшие меха, давая свою цену. Новгородцы брали за топор столько соболей, сколько пролезало шкурок в отверстие для топорища. Афанасий же давал иногда и по два топора, судя по меху. Забитые охотники-туземцы везли к нему свою добычу за пятьдесят верст, а те, у кого он уже не мог ничего взять, прятали мех до будущего года, когда обещал вернуться добрый купец.

Скоро в санях Никитина плотно лежали тючки с драгоценными собольими шкурками.

Но слух о щедром тверитянине катился не только по охотничьим стойбищам, дошел он и до сторожевых --">