Тамара Александровна Путинцева - Следы ведут в пески Аравии

у мачехи, как сорняк в поле, никакого воспитания не получил. Но, странным образом, неизвестно откуда у него возникла тяга к знаниям, к образованию. Отец не протестовал, хотя это и противоречило традиционному укладу скромных местных жителей, и отдал сына в латинскую школу сначала в Оттерндорфе, затем в Альтенбрухе. Однако вскоре отец умер, и опекун Карстена, дядя со стороны матери, забрал его в деревню. Дяде нужен был батрак, а интерес к науке он считал баловством и глупостью. Юноша вынужден был подчиниться воле дяди, от которого зависел, но примириться с бездуховностью жизни, ему уготованной, не мог. Он научился играть на нескольких музыкальных инструментах и твердо решил стать органистом. Но реального пути к этому не видел. И лишь случай открыл ему дорогу к образованию. Однажды в деревне возникла тяжба о границах одного земельного участка. Решить дело могло лишь точное измерение, но ни в Людингворте, ни в ближайших деревнях землемера по нашлось. Так и кончилась тяжба ничем. И тогда Карстен решительно настоял на том, чтобы именно его послали учиться на землемера. А было ему в это время уже 22 года.

Для начала он отправился в Бремен; ему дали адрес человека, у которого можно было научиться практической геометрии, но тот умер. Тогда Карстен переехал в Гамбург. Когда же выяснилось, что ни в одно учебное заведение он по возрасту там поступить не может, он, несмотря на нищенские средства, начал заниматься у частного учителя геологией и математикой. Однако никакой учитель не мог дать Нибуру тех знаний, к которым юноша стремился. Поэтому он сам стал изучать астрономию, географию, историю, филологию, латинский язык. Нет ничего удивительного в том, что рамки частных занятий вскоре стали ему тесны, и в 1757 году он переезжает в Геттинген и поступает на инженерный факультет университета, проявив незаурядные математические способности. Талантливость и научная одержимость юноши не могли не вызвать к нему интерес у математиков Геттингена. Сам Нибур к своим способностям относился весьма критически, и прилежно осваивал технику топографической съемки, продолжая по-прежнему рассчитывать лишь на скромное место землемера в родной деревушке или, если повезет, картографа в ганноверском инженерном корпусе.

И вдруг такой поворот в судьбе! Человек от природы любознательный, он любил, конечно, читать об исследованиях неведомых земель — кто этим не увлекался в юношестве. Но в путешественниках, первооткрывателях ему всегда чудился авантюризм, на который он, Нибур, никак не был способен.

Карстен остановился и перевел дух. «Где я? — оглянулся он по сторонам. — Куда забрел?»

Он не заметил, как оказался среди лесистых холмов. Над ним радостно сияла голубизна неба. Здесь, за городом, легче дышалось, лучше думалось.

Карстену вспомнились строки Фридриха Клопштока — поэта, увлечение которым охватило в эти годы всю германскую молодежь:

Когда несется с луга

Весенний аромат,

Лесные песни громко

В привет цветам звучат.

Как хороша природа,

Тогда лишь познает

Бедняк, что на свободе

Среди полей живет.

Весна сотрет морщины

Со старого лица,

А юноше приносит

Веселье без конца…

Они успокоили его. К нему вернулась уверенность в себе. Разве он не привык жить, не зная, что принесет завтрашний день? Ему ли бояться неизвестности? «Не пропаду. Справлюсь. Не отступлю». Приняв наконец решение, он облегченно вздохнул.

Нибур не знал в тот момент, какая редкостная судьба ему уготована. Не знал он и о хитросплетении идей, замыслов и интересов, породивших эту необычайную экспедицию.

Аравия издавна привлекала внимание европейцев. О таинственном полуострове, родине ислама, быстро вставшего в один ряд с основными религиями мира и ревниво оберегавшего свои священные места от проникновения иноверцев, в просвещенной Евроне не было известно почти ничего. Рост интереса к Аравии в это время стимулировался не только любопытством или научными целями, но и задачами миссионерской пропаганды, и необходимостью установить с Востоком торговые и дипломатические отношения, и не лишенным корысти вниманием к его природным богатствам. Французские суда из Сен-Мало, побывавшие в 1708–1710 годах в аравийской Мохе, привезли весть о тамошнем высокосортном кофе. Дания, усиленно расширяя свои политические и торговые связи, рассчитывала поближе познакомиться с одним из --">