Александр Степанович Старостин - Спасение челюскинцев

основания для волнения.

«Водопьянова нет. Что с ним?» — передал Кренкель.

«Вылетел полтора часа назад, — сказал Ванкарем, но тут же, ко всеобщему удовольствию, добавил: — Возвращается! Не нашел дымового сигнала. Дайте побольше дыма».

Через минуту Ванкарем сообщил для Боброва:

«Отправляем три самолета. Осмотрите лично лагерь, чтобы в нем не осталось ни одного человека. Свободное место догрузите собаками…»

— Ну вот, а вы волновались! — сказал Воронин собакам, которые торчали тут же.

Бобров даже несколько обиделся, получив такую радиограмму.

— Как же это можно бросить собак! — сказал он. — Мы на них ездили-ездили, они были и остаются нашей последней надеждой. Если не прилетят самолеты. Да ведь нам после этого ни один полярник руки бы не подал! Тем более, что собак мы взяли у чукчей, а долги надо возвращать.

Ровно в час ночи Ванкарем передал долгожданную весть:

«Вылетели три самолета».

Кренкель вышел на связь с Уэленом, чтоб поблагодарить Людочку Шрадер за блестящее радиообслуживание лагеря. Людмила Шрадер ответила:

«Почти все поняла… Не знаю, как и выразить нашу общую радость по поводу такого благополучного окончания всей этой жуткой аварии. Ждем, ждем, ждем. Баня скоро будет готова. Приготовлено много горячей воды. Ну, молодцы, слежу за вами…»

— Товарищи! — сказал Кренкель. — Водопьянов не нашел лагерь оттого, что был слабый дым. А тут над разводьями поднимается пар и сбивает с толку. Надо поддать так, чтобы небу сделалось жарко.

— Весь хлам сожгли, — сказал запасливый боцман Загорский, — остались только нужные и добротные вещи.

— Да кому они теперь нужны, твои добротные вещи! — засмеялся Кренкель. — Их вывезти — дороже станет. Всё — в костер!

И в костер полетели нераспечатанные рогожные кули с новыми полушубками, палатки, меховые спальные мешки, чемоданы, подушки и одеяла.

— Плохо дымит, — сказал заядлый курильщик Кренкель и метнул в огонь два фанерных ящика с папиросами первого сорта «Казбек».

И тут показались самолеты.

Прежде всего принялись грузить собак. Пожалуй, это было самым трудным и даже рискованным делом. Они визжали и кусались. Наконец восемь сердитых пассажиров оказались втиснутыми в парашютные бочки. Из дырок, которые Молоков сделал, «чтоб лететь было веселее», доносился скулеж и лай.

Кренкель получил из Ванкарема указание закрыть станцию.

Он передал по международному коду:

«Всем, всем, всем… Прекращаю действия радиостанции».

Потом сделал последнюю запись в журнале:

«Снят передатчик 02.08 московского 13 апреля 1934 года».

Лагерь Шмидта на льдине прекратил существование.

Самолеты один за другим взлетели.

Бобров попросил Водопьянова сделать круг над лагерем — так, на всякий случай.

Костер горел вовсю. Водопьянов дал глубокий крен и оглянулся: Кренкель чего-то морщился и тер глаза.

«Уж не плачет ли? — удивился Михаил Васильевич. — Небось так сроднился с лагерем, что и покидать не хочет. Вот странно устроена душа человека! Страдал, мучился, а уезжать жалко».

В Ванкареме задолго до прилета аэропланов все население высыпало на аэродром, а наиболее ловкие залезли на крышу радиостанции с биноклями и подзорными трубами.

На горизонте показалась точка. За ней вторая, третья.

Челюскинцы, прибывшие ранее, и все жители Ванкарема так возликовали, что кое-кто стал прыгать с крыши вниз головой в снег. К счастью, никто не свернул шеи.

Прилетевших стали качать. Только двое чукчей были как будто чем-то недовольны. Они заглядывали в кабины и разводили руками. Но недоразумение тотчас же разрешилось, когда из парашютных бочек вылезли лохматые пассажиры и кинулись к своим хозяевам. Тут уж ликование стало всеобщим.

А взору приезжих открылся унылый берег без единого деревца. Для них, однако, вернувшихся со льдины, в этой каменистой гряде сосредоточилась вся земля и все то, что может дать человеку земля. И не просто земля, а родная земля — Родина.

Водопьянов сказал Кренкелю:

— Пощупай, Эрнст, — это земля.

Кренкель пощупал землю рукой, а Водопьянов продолжал:

— А ты морщился, чуть ли не плакал, когда мы покидали льдину. Жалко было расставаться? Впрочем, оно и понятно: сроднился.

— Нет, не понятно, — возразил Кренкель. — Плакал я оттого, что ты мне на ноги посадил Симу Иванова и Боброва, а это больше двух центнеров.

Через три часа началась пурга.

В эту ночь начальник --">