Иэн Бэнкс - Инверсии

записи. Но я не теряю надежды принести моему хозяину больше пользы в этом смысле и потому снова покорнейше сообщаю, что временное изъятие дневника позволит опытному слесарю открыть его, не повредив замка, а это поможет снять хорошую копию ее секретных записок и решить наконец эту проблему. Это можно сделать без труда, когда доктор находится в других помещениях дворца, а еще лучше — где-нибудь в городе, или когда она принимает ванну, что случается довольно часто, причем продолжительность ванн растет (как-то, когда она в очередной раз занималась этим, я вытащил из ее медицинского саквояжа скальпель, который теперь уже доставлен моему хозяину; добавлю, что сделал я это сразу же после нашего посещения больницы для бедняков, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из тамошних). Однако в этом отношении я, конечно, полагаюсь на мудрое суждение хозяина.

Доктор нахмурилась, посмотрев на меня.

— Ты дрожишь, — сказала она.

Я и в самом деле дрожал, потому что внезапное появление помощника палача кого угодно выведет из равновесия. Доктор бросила взгляд мимо меня, на двери операционной, которые я оставил открытыми, чтобы Юнур мог слышать наши голоса и не натворил бы гадостей, какие наверняка замышлял.

— Кто это? — спросила она.

— Кого вы имеете в виду, хозяйка? — спросил я, глядя, как она закрывает чернильницу крышечкой.

— Мне показалось, там кто-то кашлянул.

— Ах, это. Это Юнур, помощник допрашивателя. Он пришел за вами.

— И куда он собирается меня отвести?

— В потайную камеру. За вами послал мастер Ноли-ети.

Несколько мгновений она молча смотрела на меня.

— Главный палач, — спокойно сказала она и кивнула. — Значит, у меня неприятности, Элф? — спросила она, кладя руку на толстую кожаную обложку дневника, словно пытаясь предоставить или получить защиту.

— Нет-нет. Вы должны взять свой медицинский саквояж. И лекарства. — Я оглянулся на операционную, в которую попадал свет из гостиной. Оттуда послышался кашель, похожий на тот, каким обычно напоминают о нетерпеливом ожидании. — Думаю, дело срочное, — прошептал я.

— Так ты, значит, думаешь, что главный палач Нолиети простудился? — спросила доктор, поднимаясь и надевая свою длинную жакетку, которая висела на спинке стула.

Я помог ей справиться с рукавами.

— Нет, хозяйка, я думаю, они, видимо, допрашивают кого-то, и он, гм-м, неважно себя чувствует.

— Понимаю, — сказал она, засовывая ноги в сапоги, а потом выпрямляясь.

Меня снова, в который уже раз, поразила внешность доктора. Она высока для женщины, правда, не слишком, и хотя широковата в плечах, мне случалось видеть торговок рыбой и вязальщиц сетей, которые производили гораздо более внушительное впечатление. Но самое выдающееся в ней, пожалуй, это осанка, то, как она держится.

Как-то раз (после одной из бесчисленных ванн) мне довелось мельком увидеть ее соблазнительные формы: в тонкой сорочке, спиной к источнику света, она шла из одной комнаты в другую, оставляя за собой шлейф густого благоухающего воздуха. Руки были подняты — она обматывала полотенцем свои влажные волосы, рыжие и длинные. Видел я и как она танцует в вечернем платье на роскошных дворцовых празднествах — легко и свободно, с самым невинным выражением (точно благородная девица на выданье); признаюсь, что я испытывал к ней физическое влечение, какое может испытывать мужчина (молодой и не только) к женщине такой здоровой и прекрасной наружности. И в то же время в ее манере держаться есть что-то такое, что я (думаю, вместе с большинством других мужчин) нахожу отталкивающим, даже слегка угрожающим. Причиной тому, вероятно, некая бесстыжая откровенность в ее осанке плюс подозрение, что, хотя она на словах безоговорочно признает общепринятое и очевидное превосходство мужчин, вытекающее из природных обстоятельств, делает она это с каким-то непозволительным юмором, отчего у нас, мужчин, возникает обескураживающее чувство, будто она относится к нам снисходительно.

Доктор наклонилась над столом, раздвинула занавеси и открыла ставни, впустив в комнату вечернее сияние Зигена. В слабом свете из окон я увидел тарелочку с галетами и сыром — на краю стола, за дневником. На этой же тарелочке лежал ее старый, видавший виды кинжал, с масляными следами на тупом лезвии.

Она взяла нож, облизнула клинок, а потом, чмокнув губами, вытерла носовым платком и засунула за голенище правого сапога.

— Ну, идем, — сказала --">