Брайан Майкл Стэблфорд - Центр не удержать

посмотреть, увидеть, как я выгляжу, но для того, чтобы, устремив свой взгляд, потрясти жертву.

Во мне крепло убеждение, что чудовищный посланник зовет меня — только то был не крик о помощи, который я слышал во время моего первого контакта с богами и демонами Асгарда, но приказ. Медуза не могла быть просителем, слишком уж суров был ее лик.

Я назвал ее Медузой — для нее я и не мог бы придумать другого имени. К тому же взгляд Горгоны — это чувствовалось — вызывал меня на поединок разумов, в ходе которого я мог впасть в оцепенение.

Я обливался потом, пытаясь противостоять этим глазам, я стискивал зубы, изображая решимость, способную противостоять их воздействию. Я не хотел, чтобы мной владели, я отказывался мириться с чьим-то присутствием в закоулках моего сознания.

— Черт бы тебя побрал, — пробормотал я, надеясь уязвить видение звуком. Оставь меня в покое!

Но звук не принес ему вреда, и тут я понял, что оно становится отчетливее. Я видел глаза, вырисовывающиеся на мордах змей, растущих на голове вместо волос, я видел, как мелькали их раздвоенные языки, высовываясь из недавно появившихся пастей… Я видел линию скулы явственно, четко и знал, что эта линия позаимствована у Сюзармы Лир, но у этого лица не было глаз и волос Сюзармы…

На самом деле у него не было никаких глаз. Пока. Я подумал, что случится, если эти пустые глазницы вдруг заполнятся, и меня объял панический ужас… Внезапно я осознал, что их внушающая трепет пустота — ничто по сравнению с их заполненностью, — ведь если это была Медуза, то, обрети она глаза, последовало бы грозное завершение — и мои живые, подвижные черты обрели бы навек неподвижность и холод серого камня…

— Убирайся, — прошептал я. — Сгинь! Но приказания остались пустым звуком… А тут и змеи начали извиваться, сердито шипя друг на друга, словно раздраженные своим необычным положением и соседями. Некоторые из них распахнули свои пасти, обнажив острые, как иглы, зубы, и глаза их горели ярко-красным, коралловым огнем. Женщина тоже начала раскрывать рот, медленно-медленно, обнажая зубы, вовсе не похожие на женские, а заостренные, словно зубы акулы. Угольно-черный язык пробегал по ним, словно она все еще облизывалась после еды, и он был раздвоен, словно змеиный, но гораздо толще, и в том, как он извивался, было что-то непристойное.

А глаза… Темные провалы глазниц теперь были не такими черными, в них угадывалось нечто, напоминавшее мерцание далеких звезд.

Несомненно, назревало что-то страшное. Затем лицо передвинулось, приблизившись к моему. Теперь оно не парило под потолком, а снижалось, и язык все размазывал ядовитую слюну по зубам, и змеи шипели от переполнявшего их гнева, и в глазах разгорались звезды…

— Свет! — заорал я, преодолев смертельное оцепенение истерическим воплем. — Осветите комнату, ради всего святого!

Говорят, история Вселенной началась с крика: "Да будет свет!", — хотя та же история умалчивает, был ли свет создан, встроен в стены, ограничивающие пространство, и включался на звук голоса искусственным разумом. У меня было преимущество — я знал, что автономная подсистема истоми была всегда в моем распоряжении, и знал, что на призыв всегда ответят.

Это было правильное решение — как только яркий свет залил комнату, отзываясь на биоэлектрический удар, лицо Горгоны, созданное слабым свечением, растворилось и исчезло. Чудовище не добралось до меня. Ее глаза так и не проявились. А я был сделан из чего угодно, только не из камня — ведь только слабая плоть ощущает, как ползут мурашки по телу, и старается сжаться, встречаясь с чем-то ужасным.

— Вот черт! — сказал я с чувством, садясь в кровати и вытирая пот со лба. Я нашарил свои часы, хотя это действие само по себе было абсолютно бессмысленным, как и время, которое они показывали. Здесь не существовало деления на ночь и день, и на минуту я позабыл, какое время было установлено на цифровом экране, на который я вознамерился взглянуть. Стояло ли там земное 24-часовое время, метрический цикл тетраксов, или 40-часовой период изобретение армии скаридов, принесших хаос на Асгард. К тому времени, как я сообразил, сколько времени я проспал, число уже не имело значения. Да и спать мне расхотелось.

Я встал, оделся, а затем приказал кухонному компьютеру сварить мне чашку кофе.

Что ни делается — все к лучшему, так вот и кухонный компьютер, который собрали истоми, теперь научился приспосабливаться к удовлетворению --">