Олег Георгиевич Маркеев - Таро Люцифера

отшвырнул шляпку в сторону.

— Вам бы все смех, — проворчал он. — А мне Варвара так наказала: без гостинца на порог не пущу.

Ничего, казак, — успокоил его корнет. — Война еще не кончилась. Бог даст, наберешь еще подарков своей зазнобе.

Эй, любезный! — окликнул он пробегающего мимо плешивого мужчину в дорожном сюртуке. Судя по сюртуку — слугу зажиточных господ. — Дом князя Козловского не укажешь ли?

— Князя Козловского? — переспросил слуга, вздрогнув от неожиданности. — В переулок вам надо, господин корнет, — махнул рукой слуга. — Последний дом и будет князя Козловского.

— Благодарю, любезный! — Корсаков потянул повод, разворачивая коня мордой к переулку.

— Э-эх, защитнички, — вдруг всхлипнул слуга. — Златоглавую на поругание отдаете!

— Ну, ты! — Головко замахнулся плетью.

— Хорунжий! — прикрикнул на него Корсаков.

Головко с неохотой опустил руку. Ехавший следом Семен толкнул слугу конем, зверовато оскалился. Тот отскочил назад, угрюмым взглядом провожая казаков.

— Георгий Иванович, оставь казака в начале переулка — не ровен час, французы нагрянут, — распорядился корнет.

Явной угрозы внезапного появления французов не было, да и случись такое, паника по еще не опустевшим улицам покатилась бы такая, что за версту было бы слышно. Но дисциплина в маленьком отряде явна пошла на убыль, и Корсаков решил ясно дать понять, что хоть и молод, но командир тут он.

Хорунжий отъехал к своим казакам, переговорил накоротке. Одни казак спешился, отвел коня к брошенной телеге без колеса и, накинув повод на оглоблю, присел на козлы. Головков погрозил ему кулаком.

— Смотри, Митяй, чтоб с улицы ни ногой.

— Ладно, — лениво протянул казак.

Хорунжий вернулся, пристроил коня сбоку от Корсакова. Тяжко вздохнул.

— Привыкайте, Георгий Иванович, — постарался приободрить его Корсаков. — Еще не того наслушаемся. Эх, моя б воля, встать под Москвой насмерть. Костьми лечь, а не пустить Буонапартэ в город!

Хорунжий покачал головой.

— Костьми лечь — дело нехитрое, а дальше что? По моему разумению, Михайла Ларионович^[1] правильно рассудил: перво-наперво армию сохранить надо. Резерв обучить. Вон сколько от Смоленска до Бородино наших костьми-то легло! А француз… Ну разграбит он Москву, а дальше что? Не будет ему тут житья. Ежели обозы в город не пускать, все дороги заслонами перекрыть, как он такую прорву народу прокормит, ума не приложу. С голоду, как я разумею, много не навоюешь. Нет, не пережить ему тут зиму, помяните мое слово, Алексей Василич.

— Тебя послушать, так и воевать не надо, — поморщился Корсаков. — Рассыпаться по лесам да обозы хватать. Не по чести это. Сойтись грудь в грудь, глаза в глаза! Штык на штык, клинок на клинок, вот это по мне. — Он попытался взбить едва пробившиеся усы. — Чтобы ветер в ушах, чтобы картечь в лицо!

— Не приведи Господь! — Головко перекрестился. — Я, слава тебе Боже, и ветру нахлебался, и картечи наелся. Еще под, как его… Прейсиш-Эйлау.^[2]

— Бывалый ты, а рассуждаешь, словно и пороху не нюхал! Не дело это — труса перед неприятелем праздновать. Коли уж начали войну, так надобно сражаться, а не по зимним квартирам сиднем сидеть.

— Воевать с умом надо. Так, чтобы и супостата заломать, и самому живу быть. У нас, на Дону, как сполох^[3] объявили, Матвей Иванович^[4] в первые полки собрал только матерых казаков. Домовитые все, да семейные… За царя и отечество лечь-то мы завсегда готовы. А ляжем мы, не приведи Господь, кто детей поднимет?

Корсаков поправил кивер, опустил подбородный ремень с золотой чешуей.

— Я бы на войну семейных не брал, — сказал он категорично. — Удали в вас мало.

Головков зло блеснул глазами.

— Напрасно вы так, господин корнет. Война войной, а что сирот-то плодить?

— Ладно, не обижайся, Георгий Иванович, это я к слову, — стушевался корнет.

Дом князя Козловского, расположенный за ажурной чугунной оградой, напоминал небольшой дворец. Ворота были приоткрыты, но никаких признаков сборов не наблюдалось. Вопреки панике, охватившей город, князь отъезжать не торопился.

— Тю-ю, — разочаровано протянул хорунжий. — Нешто так делается? Застрянем мы тут, ваше благородие. Как есть, застрянем! Солнце-то вон уже где, а они тут и не чешутся!

Корсаков бросил взгляд на блекнущее небо и нахмурился

— Разберемся.

В окне второго этажа мелькнул силуэт мужчины в черном сюртуке.

--">