Джон Кифовер - Самое драгоценное

продвигаться вперед, нащупывая дорогу, держась рукой за стену. Пол был земляной. Подняв руку вверх, я коснулся каменной крыши. Я дрожал от холода. Должно быть, тепло никогда не проникало в коридор. Я медленно повернул за угол и в нескольких ярдах впереди увидел полоску света. Пока я стоял и наблюдал, кто-то – Безмолвная Единственная? – на минуту включил свет в комнате. Я ускорил шаги и очень осторожно пошел прямо на эту полоску света, который, как я узнал, просачивался из-под оборванной занавески на окне комнаты, освещенной лампой.

Из темноты я заглянул в комнату и почувствовал, во-первых, опьяняющую радость, а во-вторых, леденящий ужас от того, что увидел.

Безмолвная Единственная стояла в комнате с земляным полом. В ней было несколько неопределенного вида стульев, маленький столик, две накрытых лохмотьями кровати. Она была без чадры и выливала содержимое кувшина, который ей дал отец, в металлический чан. Чан стоял посредине комнаты и в высоту почти достигал ее бедер.

Из кувшина вытекала светящаяся тусклым светом, желтая жидкость – не золото. Вид ее заставил меня задрожать от восторга. Не было в мире такого дантиста, который не отдал бы свое состояние за то, что находилось в том металлическом чане.

Затем, вылив жидкость, Безмолвная Единственная отошла от чана, повернувшись лицом к окну, за которым я стоял. Во рту у нее была стеклянная соломинка. Ее конец находился в чаше, которую она держала в свободной руке. Она что-то поглощала. При виде ее лица я содрогнулся от ужаса.

Должно быть, я в страхе отпрянул от окна, так как налетел на Абушалбака, как раз перед тем, как он стукнул меня чем-то тяжелым по голове.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в комнате, на холодном полу. Мои щиколотки и запястья были туго перетянуты веревкой. Нож и остатки веревки лежали рядом на стуле. Однако рот у меня не был завязан, и, когда я увидел, что Абушалбак опустился рядом со мной на колени, и увидел то, что у него было в руках, в то время как Безмолвная Единственная поддерживала мою голову подушкой, я все понял.

– Нет, ради бога, нет, – пролепетал я сначала по-английски, потом, охваченный ужасом, по-арабски, – пожалуйста.

– Береженого бог бережет, – сказал Абушалбак что-то в этом роде по-арабски. – С твоей стороны было очень неосмотрительно прийти сюда.

Он склонился надо мной и провел шершавыми пальцами по моим губам, пытаясь определить, насколько они мягки.

– Вы кто? – спросил я. Бог знает почему. Хотя я был объят страхом, я не потерял способности рассуждать.

Он пожал плечами.

– Меня зовут Абушалбак. Я хранитель Самого Драгоценного. – Он кивнул в сторону металлического чана, наполненного желтоватой жидкостью, а потом в сторону девушки. – Это моя дочь. Безмолвная Единственная. Она помогает мне. – Он опять пожал плечами. Его густые черные брови приподнялись и вытянулись в одну прямую длинную линию. – Однажды она подвела меня, не оправдав моих ожиданий. Тогда она еще могла говорить. С тех пор у нее такие губы. И у тебя будут такие же. Как и у многих других, которые увидели Самое Драгоценное или Безмолвную Единственную без чадры.

Он положил одно колено мне на грудь, а другое – на мой лоб. Безмолвная Единственная села мне на ноги и прижала мои связанные руки к паху. Слава Богу, отец закрыл от меня ее лицо.

– Но я могу написать об этом! – крикнул я. – Я могу написать, чего не могут сделать другие! Мне не обязательно уметь говорить для этого.

– Вы, американцы, считаете, что образование – это все. Он еще раз пожал плечами. – Мертвецам не дано говорить.

И тут я почувствовал, как в губу мне вонзилась игла. Я потерял сознание.

Не знаю, сколько я находился в таком состоянии. Думаю, несколько часов. Когда я пришел в себя, Безмолвной Единственной и ее отца уже не было. Я был один в комнате, все еще освещенной лампой. Руки связаны, рот полон крови; вся одежда впереди была в кровавых пятнах. Не задумываясь, импульсивно, я попытался открыть рот и позвать на помощь. Конечно, мне это не удалось. Ужасная боль пронзила меня.

Должно быть, я опять впал в беспамятство от шока и от осознания того, что случилось. Когда я очнулся во второй раз, в комнате ничего не изменилось, единственная разница заключалась в том, что кровь на моей одежде уже высохла.

Не знаю, сколько я так пролежал, в отчаянии пытаясь найти выход. Я заметил, что нож, очевидно, забытый, все еще лежал на стуле. Превозмогая боль – ибо каждое движение отдавалось в моем рту, – дюйм за --">