Джеймс Ганн - Мир-крепость

беззвучной просьбе. Я наклонился вперед, как будто мог ее услышать, а она, прежде чем я успел что-либо сделать, повернулась и прошла через Барьер, оказавшись за пределами моей власти.

Ее преследователи двинулись вперед, подымая уличную пыль, но небрежность походки лишь маскировала искусный маневр, делающий бегство жертвы невозможным. Сцена эта навсегда осталась в моей памяти, вместе с ее фоном — трущобами, окружающими Собор, доходным домом, похожим на рассыпающуюся клетку для кроликов, заброшенным складом, книжным магазином с кое-как подновленным фасадом…

Она ждала их, улыбаясь. В руках смуглого мужчины появился карабин с толстым стволом. Девушка что-то сказала мужчине, и тот усмехнулся. Однако проходившие мимо крестьяне и невольники отводили глаза и торопливо удалялись, словно отрицали существование зла тем, что просто пытались не замечать его. Я сидел в муке ожидания, словно пригвожденный к стулу.

И тут смуглый мужчина тонкой струей огненного пламени из своего карабина отсек девушке ступни у лодыжек, улыбаясь при этом вежливо, как при долгожданной встрече. Хлынула кровь, но, прежде чем девушка рухнула на землю, двое других наемников схватили ее под руки. Девушка надменно улыбнулась и потеряла сознание.

Меня замутило. Последнее, что я увидел, были узкие белые ступни, оставшиеся на тротуаре перед Собором. Последними словами, которые я услышал, было тихое благословение и беззвучный шепот:

…одно лишь слово существует для людей, одно лишь слово, и слово это — выбирай…

2

Я поднял руку, чтобы постучать в келью Аббата, но заколебался и опустил ее. Я пытался мыслить четко, но это плохо у меня получалось. Пережитое измотало мое тело и душу. Никогда прежде мне не приходилось принимать важных решений.

Жизнь в монастыре шла своим извечным путем: в пять подъем и утренняя молитва, по десять минут на каждый прием пищи, шесть часов молитвы и медитации, шесть часов работы в монастыре, в Соборе или у Барьера, шесть часов учебы и тренировок, вечерняя молитва и сон. Такова была и моя жизнь.

Я сунул руку в мешочек, укрытый в складках рясы, и среди немногих мелочей мои пальцы наткнулись на нечто. Это был отполированный осколок кристалла, который я нашел в ящике для пожертвований, он сиял матовым блеском среди мелких монет. Я вынул его и еще раз осмотрел. Формой он больше напоминал яйцо, чуть поменьше куриного. Камень был прозрачен, как родниковая вода, без царапин и без трещин. Ничто не нарушало его идеальной прозрачности, ничто не портило гладкую поверхность, не указывало, для чего он служил, если его вообще использовали для чего-то.

Именно из-за него девушка познала страх. Из-за него искала убежища, а когда отдала камень, то пошла со слепой верой навстречу судьбе, которая ждала ее на грязной улице. Судьба дожидалась ее с улыбкой на смуглом лице, с холодными черными глазами и с карабином в руке, ждала, чтобы отсечь две белые ступни у самых лодыжек…

Вспомнив это, я резко втянул воздух, что-то сжало мне горло, напомнив, как рвало меня в контрольном зале. Я знал, что должен забыть это, но воспоминание упорно возвращалось.

Я снова задал себе вопрос: «Что я могу сделать?» У меня не было опыта, я ничего не знал о внешнем мире. Может, я усомнился жестокости Жизни и мудрости Церкви? Если даже и так, то я тут же отбросил все сомнения. Аббат наш был добр и мудр, это сомнению не подлежало.

Я тихо постучал.

— Входите, — раздался глубокий, звучный голос Аббата. Я открыл дверь и остановился на пороге. Аббат был не один.

Он сидел в кресле, и это была единственная уступка возрасту и сану, все прочее в его келье было так же просто и скромно, как и в моей. Рядом с ним стоял один из младших послушников, еще почти ребенок, с густыми золотистыми волосами, алыми губами и светлой нежной кожей. Румянец окрасил его щеки.

— Уильям Дэн, отче, — не задумываясь назвался я. — Послушник. Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей.

На властном лице Аббата чуть поднялась одна бровь, и это было все. Сила его благочестия, казалось, заполняла келью, поднималась над старым креслом и расходилась упругими волнами. Я почувствовал, что во мне растет любовь к тому, кого я считал своим истинным отцом, отцом моей души, независимо от того, кто был ответствен за мое появление на свет.

Сомнение? А разве я когда-нибудь сомневался?

— Подожди в соседней келье, — велел он мальчику. — Мы попозже закончим наш --">