Теодор Гамильтон Старджон - Человек, потерявший море

ворковала в такт дыханию трубка, а за невидимым стеклом маски разворачивались чудеса. С песчаного дна мелководной бухты — всего десяти-двенадцати футов — поднимались великолепные заросли огненных кораллов, «мозговиков» и «цветной капусты», а рядом причудливо изгибались морские веера и сновали рыбы — и какие рыбы! Алые, изумрудные и пронзительно лазурные, золотые, розовые и сизые с кобальтовыми искрами, карминные, персиковые и серебристые. А затем в тебя проникло оно, это… чудовище.

В ином мире хватало врагов: ты видел пятнистую морскую змею песчаного цвета с крупной уродливой мордой и изогнутой в угрюмой усмешке пастью, что и не думала отступать перед незваным гостем, а лишь залегла на дне, проводив тебя взглядом; была там и грациозная мурена-ехидна с челюстями-болторезами; а где-то неподалеку наверняка таилась барракуда с выпяченной челюстью и загнутыми внутрь зубами, из которых не вырваться живьем. Имелись там и морские ежи — набрякшие белые, густо усеянные острыми иглами, и черные с длинными тонкими жалами, которые обламываются в теле неосторожной жертвы и гноятся там неделями; были спинороги и бородавчатки, чьи шипы и плоть смертельно ядовиты; и скаты-хвостоколы, способные пробить шипом даже берцовую кость. Но они не были чудовищами, а потому не заботили тебя, непрошенного гостя, что тревожил воду над ними. Ты превосходил их во всем — ты был вооружен, умен, спокоен, ты знал, что до берега рукой подать (пляж впереди, скалы по сторонам), а яхта совсем рядом. И тем не менее… На тебя напали.

Первой пришла тревога — не гнетущая, но настойчивая и всепроникающая, как объявшее тебя море; ты словно окунулся в нее целиком. Что-то коснулось тебя и вдруг разлилось холодом внутри. Так вот что тебя встревожило! Ты рассмеялся: бога ради, чего тут бояться?

Чудовища, амебы.

Ты вынырнул и осмотрелся. Яхта пристала к скалам справа; кто-то напоследок шарил по дну в поисках омаров. Ты помахал ребятам ружьем и под вернувшимся к нему на воздухе весом снова ушел под воду. Забыв о маске, ты запрокинул голову, и конец трубки окунулся в воду; клапан закрылся; ты полной грудью вдохнул пустоту. Скорее, лицо — вниз, трубку — вверх; ты наконец вдохнул, но вместе с воздухом в горло ударила пуля соленой воды. Закашлявшись, ты забарахтался; ты глотал воздух, до боли раздувая грудь, но его все равно не хватало, никак не хватало — словно в легкие попадал только безжизненный инертный газ.

Ты сжал зубы и направился к берегу, изо всех молотя ногами — и правильно, ты сам это понимал. Вдруг справа с песчаного океанского дна поднялся гигантский гребень, и хотя ты знал, что это всего лишь риф — скалы, кораллы и водоросли, — вскрикнул; мало ли что ты знал. Ты резко свернул влево, отбиваясь, словно этот гребень уже тянулся к тебе, и воздуха отчаянно не хватало, никак не хватало, как бы ни ухала над водой пустая трубка. Внезапно возненавидев маску, ты сдернул ее, перевернулся на спину и, разинув рот навстречу небу, с хрипом втянул воздух.

Вот тогда-то чудовище поглотило тебя целиком и полностью, охватило тебя со всех сторон — бесформенная, необъятная амеба без конца и края. В считанных ярдах лежал пляж, и боковые кряжи бухты, и до яхты было совсем недалеко — ты узнавал их, но уже не различал между собой, потому что они стали одинаково недостижимы.

С минуту ты еще боролся, барахтаясь на спине, пытаясь втянуть в легкие протравленный солнцем воздух, а ружье болталось в воде под тобой. Наконец крупицы сознания закружились в мутном водовороте разума, очищая его и отдавая ему свой цвет. Воздух, который ты в ужасе глотал ощерившимся ртом, обрел вкус и значение; чудовище отступило.

Взяв себя в руки, ты огляделся — вот кромка воды, пляж, склонившаяся пальма. Почувствовал, как тело подымает прибой, готовясь разбиться о берег. Всего дюжина уверенных ударов ногами, и ты смог добраться до мелководья, перевернулся и согнулся пополам; рассаднив подбородок о коралл, ощутил божественную боль, поднялся и среди пены побрел к берегу. Мягкий песок сменился твердым, и ты с напускной храбростью сделал еще пару шагов, наконец преодолел кромку прилива и рухнул на сухой берег, не в силах пошевелиться.

Лежа на песке, не способный еще ни двигаться, ни думать, ты торжествовал — торжествовал, потому что был жив и понимал это без лишних раздумий.

Едва в голове прояснилось, ты подумал о ружье и первым делом, едва смог пошевелиться, разжал руку. Ты чуть не погиб --">