Эрик Фрэнк Рассел - Рассказы. Часть 2

В доме его ждала горничная, всё на том же месте, на уголке ковра, готовая принять его шляпу, перчатки и пальто. Застывшая и чопорная, она никогда не смотрела ему в глаза. За 14 лет они ни разу не встретились взглядом.

Презрительно хмыкнув, он поправил волосы, прошёл в гостиную, сел на своё обычное место и внимательно посмотрел на жену, которая сидела напротив, по ту сторону белоснежной скатерти, уставленной серебром и хрусталём.

Высокая блондинка с голубыми глазами, когда-то она была необычайно красива. Её гибкий стан вызывал в памяти восхитительную картину — как она извивается у него в руках. Теперь фигура жены сделалась угловатой, груди плоскими, покорные глаза окружила сетка морщинок, не имевших ничего общего со следами былой смешливости.

— Моё терпение исчерпано, — объявил он. — Мы раскрываем карты. Ультиматум послан.

— Да, Дэвид.

Это было именно то, что он ожидал от неё услышать. Он заранее знал, что она скажет. В этом состоял её профессионализм.

Давно, четверть столетия назад, он сказал с приличествующей моменту вежливостью:

— Мэри, я хочу на тебе жениться.

— Да, Дэвид.

Она не хотела этого и даже не помышляла, что он такое предложит. Но семья наставила её на путь истинный, и она последовала воле семьи, ибо такова жизнь: одни наставляют, другие этим наставлениям следуют. Мэри принадлежала к последним. Этот факт лишил их роман остроты. Победа была слишком лёгкой. Корман всегда добивался победы, но он хотел трудной победы. Лёгкая его не устраивала.

Позже, когда ему показалось, что подходящий момент настал, он ей сказал:

— Мэри, я хочу сына.

— Да, Дэвид.

Она в точности выполнила его приказ. Без промахов и ошибок. Не навязывала ему какой-нибудь толстой плаксивой дочки. Сын, восьми фунтов веса, назван был впоследствии Ридом. Корман сам ему выбрал имя.

Тень легла на его крупные черты, когда он сообщил:

— Почти наверняка это означает войну.

— Неужели, Дэвид?

Голос её даже не дрогнул. Выцветшее округлое лицо было лишено выражения, глаза были полны монашеского смирения.

В который раз он задумался: а вдруг она ненавидит его — той лютой, неукротимой ненавистью, которую надо любой ценой удерживать под контролем. Он никогда не мог с уверенностью сказать, что скрывается за этой маской напротив. Лишь в одном он был уверен: она боится его — с первого дня боится.

Все боялись его. Без исключения. Те, кто не испытывал страха сразу, заражались им постепенно. Он добивался этого — не мытьём, так катаньем. Это хорошо, если тебя боятся. Превосходная замена всех прочих эмоций.

В детстве он боялся отца — долго и мучительно. И матери. А их обоих — настолько сильно, что их уход принёс ему несказанное облегчение. Теперь была его очередь. Это тоже закон природы, ясный и логически оправданный. Что наследовало одно поколение, должно быть передано следующему. Что не годится для жизни, не передаётся по наследству.

Справедливость.

— Разведывательный корабль Рида вошёл в состав эскадры.

— Я знаю, Дэвид.

Его брови приподнялись:

— Откуда ты знаешь?

— Я получила от него письмо час назад. — Она передала ему конверт.

Он не торопился развернуть лист плотной бумаги. Корман знал, очень хорошо знал, какими будут два первых слова. Раскрыл письмо, увидел, что оно вверх ногами, взял нормально, прочёл: «Дорогая мама…»

Это была месть.

«Мэри, я хочу сына».

Вот она и дала ему сына — чтобы потом отнять. Теперь были письма, примерно два в неделю или одно за два месяца, в зависимости от дислокации корабля и расстояния между ними и сыном. И всегда они были написаны как бы для них обоих, и всегда содержали формальные признания в любви и сыновней привязанности к обоим, надежду, что оба родителя чувствуют себя хорошо. Но всегда начинались со слов:

«Дорогая мама».

И никогда:

«Дорогой отец».

Месть!

Час «Ч» настал и прошёл. Морсэну лихорадило. Никто не знал, что происходит там, далеко в космосе, даже Корман. Причиной было громадное расстояние: лазерные сигналы с эскадры приходили с задержкой в несколько часов.