Александр Валентинович Силецкий - Пустое...

всегда…

Под зданием института есть огромный подвал. В нем пусто и темно. Старинный, брошенный подвал, где уж давным-давно никто не появлялся… Толстые стены гасят все посторонние звуки, и в подземелье царит непроницаемая тишина. Кажется, время остановило свой бег, жизнь замерла, и все тревоги и невзгоды, все, какие существуют на земле, уменьшились, сократились до ничтожно малого размера и слились в точку, вовсе неприметную, подобно тому месту на дне старинного заросшего пруда, куда забросил кто-то, озоруя, крошечный обломок камня.

Время покрылось плесенью, слежалось, никем не тревожимое, и, могло показаться, будет таким же через час, и через день, и через многие-многие годы…

Среди темноты — в дальнем углу — стоит большой пыльный ящик на колесах. Это — целевой компьютер, безнадежно устаревший и теперь никому, по существу, не нужный. Списали, как положено, однако разрушать не стали. Просто отвезли в подвал — и позабыли…

Тут он и остался, издали, будь хоть немного посветлей, похожий на уродливую мышь, боязливо жмущуюся к стенке и все ждущую чего-то…

Впрочем, посторонний наблюдатель, очутись он здесь, заметил бы и кое-что иное…

Временами, правда, очень-очень редко, словно легкий ветерок проносится по залу. Точно заскучавшая в своем великом одиночестве вселенная, вдруг сжалившись над сонной убогостью этого застывшего мирка, вдувает в него сквозь неведомое оконце немного жизни и, зачарованная, смотрит, мигая далекими звездами, на то, что происходит в подвале.

Мягко шурша по кафельному полу, на середину зала выкатывается старый аппарат. Его не видно. Только зеленый огонек и еще два красных настороженно мерцают в темноте. Минуту машина стоит беззвучно. Она вспоминает.

А потом:

— Ох, Лот, Лот… Стар ты стал… И ни на что не годен. Как калека… Это ты-то!.. Ты — высокий, сильный, у тебя светлые густые волосы, лицо доброе и ласковое, и глаза добрые, но только отчего-то грустные… Видишь, ты какой! И — никому не нужен… Да… Вот именно. Хе-хе, — он негромко смеется, надтреснутым и неестественным смехом. — Да, Лот… Все теперь кончено… Все…

На секунду-другую он умолкает, а вслед за тем неожиданно тихо, будто воскрешенное время, казалось, навсегда спугнутое и пропавшее, раздается под сводами подвала странная торопливая речь. Лот вспоминает — он снова весь там, в неясном трепещущем прошлом…

— …Тебе удобно?

— Да.

— Не холодно?

— Нисколько.

— Ну, и слава богу…

Да, Лот, все в прошлом. Ты, безусловно, прав. Оно — как тонкая паутинка. Чуть потянешь, нажмешь — и нет его… Порвалось. Безвозвратно. И ты, Лот, лелеешь его. Оно дороже тебе всего на свете. Но помнишь ты, Лот, ведь когда-то и оно было настоящим. Ты был тогда — как пилот, еще неопытный и только начинающий летать. Ты потерял свое настоящее. Паутинка жизни оборвалась — и не осталось ничего. Нерадивый пилот, ты проспал ясный летный день и вместе с ним — свое счастье. Для тебя осталось только прошлое. Только прошлое… Что ты скажешь на это, старик?

А на улице — осень. Дует, словно тщась неведомо кого догнать, промозглый ветер, сыплет дождь. Пусто в мире. Стоит осень — давняя, печальная, но почему-то совсем не золотая…

Капля катится по крыше… Переливается, вытягивается, падает…

Дзын-нь!..

И разлетается на тысячи сверкающих осколков…

--">