Герберт Вернер Франке - Сириус транзитный

привычно ощупывает его карманы, ищет оружие.

1-й полицейский. Чистый вроде бы.

2-й полицейский. Можешь повернуться, парень.

Барри (возмущенно). Что это значит? Что вам от меня надо?

1-й полицейский. Тихо, тихо. Ты взят с поличным.

Барри. С поличным? Ну, братцы, кто-то вас разыграл.

1-й полицейский. Ишь ты! Он еще язык распускает! Что ты здесь делаешь?

Барри. Хотел получить один телефон.

1-й полицейский. Чей же, если не секрет?

Барри. Вас это не касается, но могу сказать: номер моего брата, Гаса Гриффина.

Полицейские удивленно переглядываются.

1-й полицейский (с расстановкой). Та-ак, Гаса Гриффина, твоего брата.

2-й полицейский. Предъяви-ка документы, парень!

Барри подносит руку к нагрудному карману, но полицейский прижимает его к стене и сам достает бумажник. Открывает, рассматривает удостоверение.

2-й полицейский. Тут написано: Бартоломью Гриффингер.

Барри. Правильно, Гас тоже Гриффингер, он просто укоротил нашу фамилию.

1-й полицейский. Ну вот что, парень: нам в городе чокнутые не нужны. А уж такие, которые с полицией пререкаются, тем более.

Между тем второй полицейский, покопавшись в бумажнике, достает оттуда пачку стодолларовых банкнотов.

2-й полицейский. Хэнк, глянь-ка.

Первый полицейский оторопело смотрит на него, потом пожимает плечами.

1-й полицейский (тихо). Тогда он, должно быть, и правда не из этих… (Громче.) Похоже, ошибочка вышла, мистер. Вот ваш бумажник, возьмите, пожалуйста. Желаем хорошо повеселиться в городе! Но я бы на вашем месте шутил поосторожнее!

Вернув Барри документы и деньги, они небрежно козыряют, садятся в машину и беззвучно трогают с места. Барри смотрит им вслед, потом, бегло взглянув на видеофоны, пожимает плечами, садится в машину и запускает мотор.

Длинные улицы, прорезанные по лучу лазера, сотни, тысячи улиц, во всех направлениях, сомкнутый строй фасадов, пластмассовая кладка стен-розовых, бледно-зеленых, желтых. Одинаковые дома, одинаковые улицы, одинаковые города, выстроенные по одинаковым планам, подчиняющиеся одинаковым инструкциям, пронумерованные с севера на юг, с запада на восток и все же дремучие, словно джунгли, от беспросветного однообразия, вечный повтор, поменяй местами-никто и не заметит.

Ни деревца кругом, ни кустика. Лишь высокие стебли-мачты криптоновых фонарей, кряжистые пни водоразборных колонок, легкие металлические опоры с дорожными знаками и запретительными щитами, а надо всем- чащоба тонких растяжек и проводов, антенны коммерческого вещания, радиотрансляции, видео^и аварийной системы.

Матрица зданий, растр улиц-система координат для населения. Тротуары узковаты, толчея, несмотря на одностороннее движение-только влево, только вдоль стен, по периметру уличных перекрестков. А трижды в день человечья река вздувалась угрожающим разливом-около восьми, в обед и после четырех. Потоки людей выплескивались из ворот, устремлялись по лестницам к станциям монорельса, бурлили у входов подземки, уносимые движущимися тротуарами в неведомую глубину. Автомобили в эти часы ползли бампер к бамперу — никто не обращал внимания на истошный визг сонаров, означавший превышение минимальной дистанции. Казалось, в ущельях улиц текла какая-то жидкая масса, и, если послушать со стороны, например со станции монорельса, в краткие секунды между прибытием и отходом поездов, воздух полнился гулом, словно от водяных валов. Потом металлические фермы, огромными арками возвышавшиеся над городом, начинали вибрировать, и их жутковато-пронзительное пение заглушало шум на дне улиц-ущелий.

А вот в ночные часы все было совершенно по-другому: таких, что наперекор предупреждениям полиции сновали по улицам, было очень немного — запоздало протрезвевшие пьяницы, игроки из подозрительных заведений, юнцы, «балдевшие» на вечеринках и теперь спешившие домой. Полное безлюдье царило только между четырьмя и пятью утра: в этот час служба погоды устраивала дождь. Иногда можно было различить шум реактивных двигателей: самолеты сомкнутым строем шли высоко над крышами, опрыскивая тучу смога, которая накрывала город, точно шляпка исполинского гриба. И скоро вниз обрушивались грязно-серые потоки ливня, хлестали по крышам и мостовым, смывали и уносили прочь грязь и мусор, чтобы в конце концов, бурля, исчезнуть в стоках. Недолгое время оставалась еще грязноватая пленка влаги, от которой поднимался тонкий парок… Это был час утренней --">