Филип Хосе Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

предстояло продежурить весь день возле рации, принимая каждые четверть часа сообщения.

Вездеход был в пути уже более двух часов и удалился от купола не меньше чем на тридцать миль, когда связь внезапно оборвалась. Спустя несколько часов, проведенных в тревогах и безуспешных попытках ее восстановить, следом отправился второй вездеход с двумя оставшимися коллегами Лейна. Они намеревались двигаться строго по маршруту первого, точно по колее, ни на мгновение не прерывая радиообмена.

— Впереди небольшое препятствие, — сообщил Гринберг часа через два. — От трубы, вдоль которой мы движемся, ответвляется еще одна, перпендикулярная. Растений на ней нет. Барьерчик невысок, и по ту сторону как будто все чисто. Мы возьмем его с ходу.

Затем в наушниках раздался испуганный вскрик и воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь шорохом эфира.

Сейчас, сутки спустя, Лейн шагал по полузанесенным следам. Купол базового лагеря остался позади, почти на скрещении «каналов», названных астрономами древности Avernus и Tartarus. Две гигантские грядки слева и справа от Лейна и образовывали этот самый Tartarus, или Тартар — так называемый канал. Путь вел Лейна в сторону Sirenum Маге, или Моря сирен — так называемого моря. Лейн полагал, что и оно образовано такими же точно грядками, как канал, — лишь пошире раздвинутыми и, может статься, не столь прямыми.

Шагал Лейн размеренно, сберегая силы. Солнце между тем добралось до зенита, и воздух прогрелся. Лейн давно уже выключил обогрев скафандра. Стояло лето, и здесь, в экваториальных широтах, температура к полудню поднималась до семидесяти по Фаренгейту.

Но в сумерках, когда сухой разреженный воздух стал быстро остывать, Лейну пришлось разбить палатку — кокон, напоминавший формой колбаску, а габаритами чуть больше человеческого тела. Когда герметичная палатка раздувалась полностью, внутри ее вполне можно было освободиться от тяжелого шлема. Встроенный в кокон обогреватель давал достаточно тепла. Лейн перевел дыхание, затем не спеша поужинал. Конструктор палатки предусмотрел все до мелочей — кокон принял форму пирамидки, когда Лейн уселся на встроенный в оболочку стульчак, снабженный съемным пластиковым пакетом.

В течение дня у Лейна не было нужды в подобных случаях прибегать к услугам палатки. Смекалистый конструктор скафандра не уступал в изобретательности автору палатки-кокона: сзади, чуть ниже пояса, имелся небольшой клапан-шлюзик, позволявший избавляться от всего лишнего чуть ли не на ходу и практически без потерь воздуха. Воздуха, но не тепла, поэтому никто не рискнул бы испытать работоспособность этого устройства на себе марсианской полночью — попытка закончилась бы мгновенным и жестоким обморожением.

Лейн проснулся по сигналу будильника. Уже рассвело. Позавтракав, он оделся, сложил палатку и упаковал в рюкзак вместе со всем прочим. Оставив на песке лишь пластиковый пакет с мусором — как знак пребывания человека в этом Богом позабытом уголке, — Лейн возобновил путешествие.

К полудню следы гусениц исчезли окончательно. Особой роли это не играло: для вездеходов здесь имелся единственный маршрут — бесконечный коридор меж грядок на трубах.

То, что Лейн видел сейчас, подтверждало сообщения водителей вездеходов: растения по правую руку выглядели захиревшими. Стволы и мембраны приобрели мертвенный буроватый оттенок, многие «спицы» казались надломленными.

Лейн ускорил шаг, и сердце вскоре тяжко забухало в груди. Целый час он понуждал себя выдерживать такой резвый темп, но конца бесконечной череде увядающих листьев все не было видно.

— Это уже где-то здесь, совсем рядом, — вслух известил он самого себя и притормозил. И тотчас же заметил впереди препятствие.

Та самая перпендикулярная труба, о которой сообщал по радио Гринберг, соединяла грядки между собой. Лейн подошел поближе, чтобы оценить и пощупать преграду. В памяти снова отчетливо зазвенел отчаянный вскрик Гринберга.

Воспоминание словно открыло некий клапан в душе, и безмерное его одиночество, запертое до сих пор в потаенных уголках сознания, как бы хлынуло мощным потоком, затопляя все прочие чувства. Иссиня-черное марсианское небо, вмиг утратив последние краски, оглушило космической беспредельностью. Лейн ощутил себя мизерным атомом живой плоти, затерянным в бесконечном просторе, — крошкой, ведающей об окружающем мире не больше новорожденного.

Словно младенец, --">