Владимир Казимирович Венгловский - Равлик-Павлик

такая. По имени меня никто из знакомых никогда и не называл. В школе я был Жабой. «Жаба, к доске». «Жаба, опять ты урок не выучил». В училище перед самой войной — тоже Жаба, и все тут. Когда месяц на радиста-стрелка переучивали — Жаба! Ну, думаю, в экипаже тоже земноводным зверем буду. Хотя чего уж там — фамилия как фамилия. Бывают и хуже. Но в первый же день, когда нас, молодых, в экипаж собрали (один Михалыч из стариков был, весь его предыдущий экипаж погиб) командир меня Равликом окрестил. Сидели мы, отъедались после полуголодных пайков в училище. Гляжу — по танку улитка ползет. Я ее за панцирь схватил, поднес к глазам и говорю:

— Равлик-Павлик, высунь рожки.

— Что-что? — спросил командир наш новенький — лейтенант Григорьев. — Что еще за «равлик» такой?

— Дам тебе горошка… Это у нас в Украине так улиток называют, — улыбнулся я и аккуратно опустил равлика на лист лопуха.

— Эх ты, Равлик-Павлик, — сказал Григорьев.

За мной это прозвище и закрепилось. По-настоящему, так меня только мама называла, когда еще жива была. А командира мы Студентом зовем. За глаза, конечно, но он об этом знает. Когда только в часть явились, комбат нас принимал. Подошел к Григорьеву, а тот в строю стоит: шея длинная, уши торчат, очки такие круглые, интеллигентские. Ну, командир и спрашивает:

— Это что за студент такой?

А Григорьев:

— Никак нет, товарищ командир, аспирант!

Но для нас он Студентом так и остался. Зло Григорьев дерется, очень зло. Не щадит ни себя, ни нас. Всю семью его фашисты убили — и мать, и брата малого. А отец на фронте в сорок первом погиб. Думали вначале, что командир весь экипаж погубит. Но мы — в числе трех танков. Тех, что выжили. А сколько позади фашистов подбитых осталось — я не считал.

Эх… Лишь бы завтра не «тигры».

* * *

Сглазил! Знал же, что не надо каркать!

Первым подбили Павлущенко. Он справа под лесом шел. По центру — комбат. Слева — наш танк. И место открытое — не объедешь, не подкрадешься. Как на ладони все. Послали нас вперед, перед пехотой, ворваться в село и подавить огневые точки.

«Сынок, — сказал политрук Григорьеву, — понимаешь, надо! Ты уж не подкачай».

Надо — значит надо, тут ничего не поделаешь. Поможем пехоте. Первым делом мы два минометных расчета уничтожили, благо противотанковой артиллерии у фрицев не было. «Тигр» между хатами прятался. Подпустил танк Павлущенко поближе и, как в тире… Я только вскрик металла услыхал. Т-34 будто на стенку наткнулся, а затем башня от взрыва метров на десять отлетела.

— Вон он, лейтенант! Между д-домами, ч-черт!

Григорьев повернул башню — не электрическим приводом, вручную крутил — все премудрости во время боя из головы вылетели. Выстрелили мы — только нет «тигра», отъехал. Стена дома обрушилась, пыль от штукатурки столбом. Танк комбата куда-то выстрелил. Я тоже строчил из пулемета в сторону немцев. По кустам, домам, в божий свет… Лишь бы заглушить начинающийся страх.

Вторым загорелся танк комбата. Трое успели выскочить и катались по земле, сбивая пламя. Четвертый член экипажа остался обгоревшим трупом, высунувшимся из люка на башне.

Я смотрел на все словно глазами нашего Т-34.

По танковой броне щелкали пули.

— Бронебойным, заряжай!

— Бронебойным готово!

«Тигр» выехал нам навстречу из-за стены крайнего слева дома. Лоб в лоб. Не пробьем мы его броню на таком расстоянии. Я снял непослушный палец с гашетки. Все бесполезно. Знал же, что погибну от «тигра». Обидно все-таки. А чем ты лучше других, Равлик? Ничем. Я схватился за броню, царапая ногтями металл, словно пытаясь удержать его, укрепить перед выстрелом врага. Спрятаться за прочным непробиваемым панцирем. Выжить.

В детстве у маленького Равлика это хорошо получалось.

Я закрыл глаза.

* * *

Ночью снова стонал отец. Есть такая болезнь — позвоночная грыжа. Павлику она представлялась в виде большого черного паука, забравшегося под кожу и впившегося в позвоночник кривыми зубами. Павлик знал — утром снова придет отец Григорий, сухонький, в старой потрепанной рясе. Он скажет: «Ну-с, Андрей Николаевич, расслабьтесь», положит ладони на голую спину отца и будет долго сидеть, что-то бормоча себе под нос и глядя в потолок. Когда Павлик был совсем маленьким, как сейчас Аленка, он не понимал, почему этого чужого дядьку, от которого пахнет свечами и еще чем-то незнакомым, тоже называют отцом. Какой же из него отец? Отец большой, сильный. От --">