Ольга Николаевна Ларионова - Пока ты работала…

яблока, рассветному небу. И от одной ветви к другой, чуть наискось, спускалась осенняя невидимая паутинка, на которой, сказочно паря в воздухе, замерло несколько опаловых капель тяжелой ночной росы.

И паутинка и капли — все это было точно так же, как и пять лет назад; только тогда она сделала шаг вперед — и паутинка легла на лоб, и одна капля побежала по виску, покалывая ночным холодом и исчезая. И тогда Арсену, наверное, показалось, что Кира остановилась затем, чтобы он, наконец, сказал ей, что дальше сказать будет еще труднее, потому что дальше лес кончался и шло совсем пустое поле. И он тоже остановился и сказал, наконец, с трудом разжимая губы:

— Я люблю тебя…

Он не должен был, не смел говорить ей этого, но без этого он не мог улететь; и еще многого он не должен был, потому что те, кто улетел перед ним, не вернулись; но он не хотел и не мог без этого, и она никогда не простила бы ему, если бы все было иначе.

И он улетел — и тоже не вернулся.

Кира Борисовна подняла руку — оборвать паутинку, чтобы не легла она на лоб. И остановилась.

Сейчас здесь все еще по-прежнему. Но пройдет еще десять лет, вытянутся и сомкнут свои ветви деревья, и негде будет опуститься желтенькому осеннему паучку; а потом лес уйдет вниз, на равнину, и уже не найти будет даже этого места.

И тогда Кира Борисовна достала маленькую коробочку фона, настроилась на свой ПАБ и вызвала дежурного кибера.

Он вынырнул из-за темных шелестящих вершин и, опустившись неподалеку, подполз к Кире Борисовне, ожидая дальнейших указаний.

Кромка неба становилась все светлее. Еще немного, и лес потеряет всю свою сказочность, и станет видимой паутинка, и поздние осенние птицы нарушат предрассветную тишину.

Кира Борисовна присела над кибером и привычно настроила его на программу предварительной фиксации обстановки — совсем как в начале всех археологических поисков.

Кибер покрутил головой, подполз к последним деревьям, застрекотал стереокамерой. Щелчки, легкое шипенье, свист — взяты пробы воздуха, грунта, образцы флоры. Гибкие щупальца сняли с ветвей паутину и, не уронив ни одной капли росы, поместили ее в прозрачный футляр из синтериклона для лабораторного анализа, обеспечивающего предельно точный выбор заменителя. Затем наступила тишина — записывалась фонограмма.

Кира Борисовна постояла еще немного, а потом, не дожидаясь конца выполнения программы, повернулась и тяжело пошла прочь.

А потом запросы в Комитет Космоса, пленки с ЕГО голосом, записи последних сообщений с исчезнувшего корабля… И работа, кропотливая работа, когда каждый шаг проверяется воспоминанием, а оно капризно и все чаще становится неуловимым.

И все отошло на второй план: исторические композиции, и хорошие девчонки, так помогшие в нестерпимом — до невозможности скрыть — горе, и даже Алешка.

Вечера, ночи только ради того, чтобы вернуть из прошлого, остановить, остановить всей своей волей и всем своим могуществом то неповторимое мгновенье, которое было воистину прекрасно.

Вспыхнуло зеленое табло: «Аппаратура к опыту готова».

Убрались манипуляторы. Потемнели и заволоклись непрозрачной дымкой окна. Кира Борисовна подошла к экспериментальной камере, чуть помедлила и переступила ее порог.

Запах хвои и хрусткий надлом сухой ветки. Взметнувшаяся в яблочное небо щетинистая лапа ели с тугими иголочками-растопырками. Неуловимая возня просыпающихся и вновь засыпающих обитателей леса. И эти капли росы, неподвижно висящие в воздухе на невидимой синтериклоновой паутинке.

Кира Борисовна сделала шаг вперед, и эта паутинка упруго легла на ее лоб, и тяжелая капля побежала вниз по виску, и уже совсем неподдельный, живой, ЕГО голос прошептал, согревая дыханьем волосы:

— Я люблю тебя…

Горло перехватило, и Кира Борисовна присела на жесткий мох, обхватив колени руками, и вверху, в том небе, которое еще не было тронуто рассветом, трепыхалась от холода огромная, не замеченная тогда звезда. И мгновенье, прекрасное мгновенье горького человеческого счастья наполняло весь мир чудом своей бесконечности…

…Что-то легкое ударило, в стекло и, зазвенев, отскочило. Кира Борисовна поднялась, подошла к окошку и распахнула его.

— Ты, Алешка? Ну, что тебе?

Алешка ничего не говорил, а только поднимал правую руку, на ладошке которой лежало что-то коричневое и безобразное.

— Что это там у тебя? Брось сейчас же.

— Это лодка, — с гордостью --">