Геннадий Дмитриевич Мельников - Гром и молния

Геннадий Мельников Гром и молния

«…природа не кончала университетов и не имеет докторского звания и дипломов, природа необразованна и безграмотна… Так простим же ей то, что она позволяет себе порой играть грубые и плоские шутки…»

Фридьеш Каринти

Меня похоронили в воскресенье, в начале июля, на новом кладбище, таком чистом, светлом, разграфленном на участки молодыми лесополосами и, в то же время, таком неуютном от обилия пространства, света, новых стандартных памятников и от отсутствия елей, берез, зарослей сирени.

Я старался не смотреть на свое лицо, на щеках которого уже проступили синие тени смерти и, когда заколотили крышку гроба, почувствовал — как всегда бывает на похоронах — облегчение от мысли, что наконец-то прошли эти долгих три дня, наполненных суетой, и долгих две ночи, когда где-то в сумерках сознания гнездится суеверный страх и что-то похожее на брезгливость.

Поминки в кафе «Встреча» на восемьдесят человек — это небольшая разрядка для всех тех, кто тащился по жаре с окаменелым лицом до катафалка, кто трясся в пыльном и душном автобусе до кладбища и обратно, и кто старался не думать о том, что и он когда-то, правда очень и очень не скоро, тоже сыграет главную роль вот в таком же незапланированном спектакле, и другие люди, а не он, будут думать: «Поскорее бы все это кончилось!»

Теперь можно было вести себя не так скованно, без обязательной маски скорби на лице, следя только за тем, чтобы разговор не уходил слишком, в сторону от воспоминаний о покойнике, или, в крайнем случае, от кладбищенской тематики. Я с интересом прислушивался к разговорам за соседними столами, где сидели директор моей организации и сослуживцы, в основном мужчины, помогавшие нести гроб.

Под конец поминок моя жена — теперь уже вдова — обошла все столы и тихо поблагодарила присутствующих, в том числе и меня, за участие и сочувствие.

Домой возвращались городским транспортом. Мы стояли на задней площадке троллейбуса: моя жена, дочь, мой двоюродный брат с женой, сестра жены, несколько дальних родственников, знакомые. Я говорил какие-то слова утешения, что меня уже все равно не вернешь, что нужно думать о будущем нашей дочери, на которую я поглядывал с тревогой: с начала похорон я не слышал от нее ни единого слова — она будто онемела.

Вот и наша остановка. Прощаемся с теми, кому ехать дальше, и выходим — в основном близкие родственники. Идем через двор по асфальту, стараясь не наступать на раздавленные цветы, которые три часа назад разбрасывали две женщины впереди процессии, когда несли меня к катафалку. Жена идет впереди, поддерживаемая дочерью и сестрой, я немного сзади со своим двоюродным братом.

Подходим к нашему подъезду. Жена кивает наперебой соболезнующим старушкам, сидящим на скамейке и по каким-то причинам не попавшим на мои поминки, сестра жены достает что-то из хозяйственной сумки и раздает им конфеты, печенье. Поднимаемся на третий этаж, останавливаемся. Моя жена, вернее, вдова (к этому надо привыкнуть) еще раз благодарит меня за большую, а это действительно было так, помощь в моих похоронах и, попрощавшись, мы расходимся: они в квартиру на третьем этаже, я выше — на пятый. Достаю из кармана ключи и открываю дверь чужой квартиры…

Ко мне с радостным лаем бросается белый клубок, но в двух шагах останавливается и, ощетинившись, рыча, пятится в угол. Я иду в ванную и долго мою с мылом кисти рук, такие непривычно удлиненные, с гибкими пальцами — как скоро я к ним привыкну? На кухне я сажусь за стол и распечатываю пачку сигарет. Теперь можно спокойно подумать, что же произошло в четверг, восьмого июля, и как мне быть дальше…

В тот день с утра установилось безветрие, и духота, нарастая, достигла к полудню того предела, когда казалось, что еще чуть-чуть и человеческий организм не выдержит. Но во второй половине дня почувствовалось какое-то неупорядоченное движение воздуха, и небо по краям стало темнеть.

К вечеру ветер усилился и, когда я после работы вышел дома на балкон, меня всего обдало сухим горячим воздухом, а небо уже сплошь было покрыто иссиня-черными с проседью тучами, за которыми что-то ворочалось, урчало и, казалось, никак не могло разродиться молнией. В опустевшем дворе миниатюрные смерчи подбрасывали пыль, сухие листья, обертки от конфет.

Я возвратился на кухню, закрыл балконную дверь и стал просматривать газеты. --">