Пол Уильям Андерсон - Год выкупа

И монах уступил.

— Ладно, дон Луис, уж коли настаиваете, будь по-вашему. После вечерни приходите в дом, который здесь называют Змеиным.

Чистейшее небо над возвышенностями усеялось неисчислимыми звездами. Из созвездий половина, если не больше, была непривычна глазу европейца. Похолодало, Кастелара пробирала дрожь, и он поплотнее запахнул плащ. Изо рта шел пар, каблуки гулко стучали по утоптанному до окаменелости грунту улицы. Со всех сторон его окружал мрачный, призрачный город Каксамалка. Конкистадора немного успокаивало, что у него кираса, шлем и шпага, — здесь они вроде и без надобности, но чем не шутит черт.

Этой земле индейцы дали имя Тавантинсуйу — Четыре Четверти Мира. И для государства куда большего по размерам, чем Священная Римская империя, такое название казалось более подходящим, чем Перу, тем более что никто не ведал точного значения этого слова. В самом ли деле она покорилась пришельцам? Да и посильна ли вообще такая задача — подчинить весь этот край, с его племенами и божествами?

Нет, подобные мысли недостойны христианина. Кастелар прибавил шагу.

Вот и часовые возле склада; от такого зрелища легче на душе. На доспехах, копьях и аркебузах играет свет фонаря. Эти отпетые головорезы, эти железные солдаты приплыли сюда из Панамы, прошли через джунгли, болота и пустыни, разгромили всех врагов на своем пути, построили укрепления. И всего-то их горстка, но они преодолели горы, выросшие до небес, и пленили самого императора язычников, и обложили данью его страну. Мимо таких стражей ни человек, ни дьявол не пройдет без позволения. А если они ринутся в атаку, никакая сила в мире не сможет их остановить.

Кастелара эти люди знали в лицо, а потому, не задавая вопросов, салютовали ему. Фрай Танаквил уже ждал с фонарем в руке. Он провел конкистадора через дверной проем с низкой притолокой, носящей рельефный узор в виде змеи, — белые завоеватели такой не видели даже в самых дурных снах.

Служившее хранилищем сокровищ огромное здание состояло из множества комнат. Каменные блоки, из которых оно было сложено, подгонялись друг к другу с феноменальной тщательностью. А поскольку это был дворец, он имел деревянную крышу. Все проемы в наружных стенах испанцы закрыли крепкими дверьми — индейские занавески из тростника или ткани их не устраивали.

Войдя следом за Кастеларом, Танаквил затворил за собой дверь.

Углы полнились мраком, на стенных росписях колыхались бесформенные тени. Мало что осталось от этих картин — монахи, ревнители христианского благочестия, постарались их соскоблить. Прибывшие с нынешним караваном ценности были сложены в передней комнате.

Вещи, доставленные караваном в этот день, находились в передней комнате. Они чуть сияли, ловя свет фонаря. Стоило прикинуть, сколько арроб драгоценных металлов собрано здесь, и голова пошла кругом. До сих пор он мог лишь изредка пожирать глазами индейские сокровища. Когда прибыл караван, офицеры войска Писарро торопливо развязали тюки и оглядывали содержимое — убедились, что все на месте, — а затем свалили выкуп как попало. Завтра вся эта партия драгоценностей будет взвешена и перенесена к остальным. Кругом валялись куски веревок и ткани.

Брат Эстебан опустил фонарь на глиняный пол и встал на колени. Вот он взял золотую чашу, поднес ее к тусклому светильнику и, качая головой, что-то пробормотал. Должно быть, огорчился, что на чаше вмятина, что изувечены изображенные на ней фигурки.

— Когда наши люди принимали сокровища, кто-то по неосторожности обронил эту вещь, а то и отшвырнул пинком.

Уж не от гнева ли дрожит голос монаха?

— Ну разве можно обращаться с произведениями искусства, как со скотиной?

Кастелар взял у Эстебана чашу и прикинул на руке ее вес. Добрая четверть фунта!

— С чего бы им церемониться? — спросил он. — Все это скоро будет переплавлено.

— И верно, с чего бы? — с горечью проговорил монах, а через несколько мгновений добавил: — Кое-что мы все же оставим в целости, для нашего императора, — вдруг он заинтересуется. Я отбираю самые лучшие вещи, надеясь убедить Писарро, что их необходимо сохранить. Но он соглашается редко.

— Почему он должен соглашаться? Золото есть золото, а эти туземные божки — не более чем мерзкое непотребство.

Серые глаза монаха взглянули на воина с укором.