Урсула Крёбер Ле Гуин - Сезоны ансаров

Кергеммега, я воображала, что если б кто-нибудь смог увидеть эту миграцию с высоты, увидеть всех этих людей, пробирающихся по тысячам тропинок и дорог, то это было бы похоже, как если б он увидел наше Северо-Западное побережье весной век или другой назад, когда каждый ручей, каждый поток, от реки Колумбии шириной в милю до крошечного ручейка, становился красным от идущего на нерест лосося.

Лососи мечут икру и умирают, достигнув своей цели, и некоторые ансары тоже идут домой, чтобы умереть: те, что участвуют в своей третьей миграции на Север, трехлетние, в которых мы видели бы людей по семьдесят лет и более. Некоторым из них весь путь уже не под силу. Измотавшись от лишений и тяжкого перехода, они остаются позади. И если люди проходят мимо старика или старухи, сидящих у дороги, то говорят им слова утешения, могут помочь построить маленькое укрытие, оставить еду, но они не уговаривают стариков идти вместе с ними. Если старик очень слаб или болен, люди могут подождать ночь-другую, пока какие-нибудь другие мигранты не займут их место. А если старика находят у дороги мертвым, люди хоронят тело. На спине, ногами на Север: идущего домой.

Много, очень много могил вдоль дорог к Северу, говорил Кергеммег. Никто никогда не совершал четвертой миграции.

Молодые люди, которые проходят свою первую или вторую миграцию, торопятся дальше, собираясь толпами на высоких горных перевалах, а потом широко разливаясь по мириадам узких путей, по прериям Средиземья, которые простираются к северу от гор. К тому времени, когда они достигают собственно Северных Земель, великие людские реки распадаются на тысячи протоков, отклоняясь к западу и к востоку.

Дойдя до прекрасной холмистой равнины, где трава уже зелена, а деревья оделись листвой, одна из этих маленьких групп делает остановку.

— Ну что ж, вот мы и прибыли, — говорит мать, — это здесь. — Слезы выступают у нее на глазах, и она смеется мягким, чуть хрипловатым смехом ансаров. — Шуку, ты помнишь это место?

И дочь, которой было меньше полугода, когда она это место покинула — одиннадцать, примерно, наших лет — оглядывается вокруг с изумлением и недоверием, и смеется, и плачет:

— Тогда все было такое большое!

Потом Шуку, наверное, осматривает эти смутно знакомые луга, где она родилась, до едва различимой крыши ближайших соседей, и думает: не там ли живет Киммимид и его отец, которые шли рядом с нами и разбивали совместный лагерь на несколько ночей. Они, наверное, уже там, и если так, придет ли Киммимид поздороваться?

Ибо люди, которые жили в такой тесной близости, в таком социальном и неустанном общении в Городах-под-Солнцем, разделяя комнаты, деля постели, работу и игру, все делая вместе, группами и толпами, теперь разделилось, семья отделилась от семьи, добрый друг отделился от доброго друга, каждый оказался здесь в маленьком и отдаленном от других доме, здесь — в Луговой стране, или дальше на Север — в стране Холмов, или еще дальше на Север — в стране Озер — но даже если они все рассыпались ныне, словно песок из разбитых песочных часов, узы, что их объединяли, не разорвались, они лишь изменились. И сейчас они тоже сходятся вместе, но не группами или толпами, не десятками, сотнями и тысячами, но по двое и попарно.

— Ну, вот и вы! — говорит мать Шуку, когда отец Шуку открывает дверь маленького домика на краю луга. — Должно быть, вы на несколько дней нас опередили.

— Добро пожаловать! — торжественно говорит отец. Его глаза сияют. Оба взрослых пожимают друг другу руки и слегка поднимают свои узкие, увенчанные клювом головы в приветствии столь же интимном, сколь и официальном. Шуку внезапно вспоминает, что видела, как они делали это, когда была маленькой девочкой и когда они жили здесь очень давно. Ибо здесь место ее рождения.

— Как раз вчера Киммимид спрашивал о тебе, — говорит Шуку отец Киммимида и тихо смеется хрипловатым смехом.

Весна приходит, весна наступает на них. И теперь они станут исполнять церемонии весны.

Киммимид проходит через луг с визитом, и они с Шуку разговаривают вместе, и гуляют вместе по лугам и вдоль речки. А потом, когда проходит день, неделя или две недели, он спрашивает ее, не желает ли она танцевать. «О, я не знаю», — отвечает она, но видит, что он уже стоит высокий и прямой, с головой чуть запрокинутой назад, в той позе, что начинает танец, и она тоже встает; поначалу ее голова опущена, хотя она стоит прямо, прижав руки к бокам, но потом --">