Николай Германович Полунин - Дождь

молчала. Нет, не может быть. А чем ты все это объяснишь? Не знаю. Я посмотрел в проем штор. День начинался. Надо идти. Надо идти, чтобы все увидеть своими глазами. Надо идти.

Внизу, прямо от двери, брызнули две кошки. Рядом сидела еще одна. Много их, оказывается, как. Вот кому раздолье теперь. Я оглянулся на свои окна и окна соседей. Строго говоря, мне сейчас следовало бы пройти, стучась, по дому, но это было бесполезно. Я и так видел, что никого нет. Одни кошки. Почему -- я не знал. Я видел только, что никого нет.

Я прошел мимо трансформаторной будки с выцарапанными вечными словами, завернул за угол. Запах, слышный уже давно, усилился, и, выйдя к мостовой, я увидел его источник. Шагах в пятидесяти легковушка сцепилась с трейлером, у кого-то из них выплеснулся, вспыхнул бензин, и машины наполовину сгорели. Это, видно, случилось еще ночью, сейчас остовы дотлевали посреди неровного черного пятна, источая горькую отвратительную вонь. Дождь потушил их. Я представил, что может находиться внутри перекореженного железа, и не пошел смотреть. Ноги сами понесли меня в противоположную сторону.

В остальном улица была пустая и очень тихая, и я вспомнил, как любил ранние утра за их пустоту и тишину, когда та или иная причина выгоняла меня из дому в рань. Но всегда, даже над пустынной улицей, висел ровный шум, гул города, а сегодня его не было. Несколько машин, омытых ночным дождем, стояло по обочинам. Стеклянные стены магазинов темно сверкали. Внутри их все, кажется, пребывало без изменений. Некоторое время я брел по осевой, это было непривычно и ново, и опять дорогу мне перебегали кошки. Они направлялись в лесопарк, что располагался по левую руку. Я подумал о десятках и сотнях собак и кошек, запертых в обезлюдевших квартирах. В ближайшие три-четыре дня они умрут от голода и жажды. У моих соседей жил кот.

Я приостановился было, но решил, что сперва все-таки следует окончательно выяснить положение. Следует быть здравым. А пока бросить эту сумку, ну что мне в ней? Я вытащил и прицепил к поясу кортик, а сумку оставил посреди мостовой. Она будет очень понятным знаком кому-нибудь. Если он остался, этот кто-нибудь. В глубине души я, оказывается, еще очень верил в это. Ни о чем не буду больше думать, а пойду в центр. Добираться мне часа три, вот, значит, к вечеру и обернусь. А там посмотрим.

Миновав кинотеатр, я вышел на проспект с недействующими светофорами. Два голенастых крана застыли средь полувозведенных корпусов, которым уже никогда не быть достроенными. Неужели никогда? Солнце припекало не по-осеннему, я взмок от быстрой ходьбы. Стащил пиджак, повесил его на ограждение. Плохо, что часов нет, и теперь не будет, наверное. Если городская сеть не работает, то все электрочасы остановились. Придется ставить наобум, а это уже не то.

Зачарованный мир. Ты об этом так мечтал, правда?

Вчера, восьмого октября сего года, вечером я четыре минуты подряд, с 17.18. до 17.22., страстно желал, чтобы род людской в единый миг исчез с лица земли.

В тысячу восемьдесят седьмой раз я прослушал звонок, возвещающий об окончании рабочего дня в конторе, где я служил. Собрал свои карандаши и разложил их по секциям в пенале -- буква к букве, цифра к цифре. Сказал "до свидания" тому сослуживцу, которому всегда говорю "до свидания", и сказал "привет" тому, которому всегда говорю "привет", и сказал "чао" -- своей нынешней, и: "Всего доброго, Н. Н." -- шефу (у меня недавно сменился шеф, прежнему я говорил: "Всего доброго, М. М."). Затем я закрыл глаза и, ярко, образно, всем существом своим возжаждав, представил, как я проснусь завтра, а никого, никого, никого из них нет, и вообще никого нет...

Потом я отнял руки от лица и пошел домой, и по пути заходил в магазин за продуктами и купил то, что было в магазине, и заходил в другой магазин за сорочкой и купил ту, что была в магазине, и смотрел то, что показывали по телевизору, и звонила та, которой я сказал "чао", и я отказался, и лег, и уже в темноте поправил на полу тапочки, чтобы сразу попасть в них ногами утром, и, три часа пролежав в одной позе, наконец заснул.

И настало утро.

2

Повертев в руках кортик, я подумал, что безлюдье безлюдьем, а не мешает обзавестись чем-нибудь посерьезнее. Не мешает. Хотя в общем оружия не люблю. Не нахожу как-то в себе никаких симпатий ни к сверкающим клинкам, ни к затейливости инкрустаций на прикладах. Ни тем более к танкам каким-нибудь. И ядерных бомб не люблю, хоть и не видел их никогда. Однако чем дальше, тем больше охватывало меня --">