Владимир Валерьевич Покровский - Танцы мужчин

Покровский Владимир Танцы мужчин

Владимир Покровский

Танцы мужчин

НИОРДАН

Было то время, которое уже нельзя назвать ночью, но еще и не утро: солнце пока не взошло, однако звезды померкли. На фоне серого неба громоздились друг на друга ветви небоскребов "верифай"; Дайра, который большую часть жизни провел в Мраморном районе, где господствовал псевдоисполинский стиль, до сих пор не мог к ним привыкнуть. Особенно дико выглядели окна горизонтальных ветвей, глядящие вниз. Два окна над его головой бросали на асфальт восьмиугольники света; в одном из них, прямо на стекле, неподвижно стоял мужчина в длинных до колен шортах. Пятки его были красными. Где-то на соседней улице, возвращаясь с пробежки, устало цокала копытами прогулочная лошадь.

- Ну, все, - сказал Дайра, вынимая из машины автомат и оба шлемвуала. Вы еще посидите в дежурке, а я домой.

- Я в машине останусь, - отозвался Ниордан (от усталости он похрипывал). - Вдруг что.

Никакой необходимости ждать тревоги в машине, когда остальные все равно в дежурном зале, не было, но с Ниорданом никто не спорил. Даже мысли такой не возникало ни у кого. Ниордан повернул к капитану бледное, вечно настороженное лицо.

- Если что, я до пол-одиннадцатого дома буду, - и Дайра пошел посреди улицы, цокая подошвами в такт лошадиным шагам. Со спины Дайра казался багровым, хотя в одежде его не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего красный цвет. Ничего, кроме креста. Но крест, как и полагается, находился на животе.

Остальные зашевелились.

- Мы, значит, посидите, а он домой. Во как! - раздраженно пробасил Сентаури, вытаскивая из машины свое грузное тело. - Ему, значит, можно. А мы, получается, пиджаки.

- Вы злитесь оттого, что всю ночь не спали, - тощий и длинный Хаяни вылез вслед за ним и стал рядом, разминая затекшие ноги. - Ведь он провожает... Я хочу сказать, ему действительно надо уйти.

Сентаури угрюмо и неразборчиво буркнул что-то в ответ, и, не прощаясь, они ушли. Ниордан и головы не повернул. Он смотрел вперед, положив на руль тонкие, выбеленные ночью руки. Он был горд, Ниордан, по-королевски невозмутим.

Когда улица опустела, он затемнил заднее и боковые стекла, протянул вверх левую руку и не глядя нащупал свою корону, висящую на обычном месте, у волмера. Изумруды и бриллианты венчали каждый ее зубец, на нее нельзя было смотреть без восторга. Ниордана всегда удивляло, что скафы, работающие с ним, не в состоянии видеть аксессуаров его второй, настоящей жизни. Он подержал корону в руках, насладился теплом и весом сияющего металла, осторожными, уважительными движениями водрузил на голову. Затем он снова положил руки на руль и принял еще более величественную позу.

- Френеми! - тихо позвал Ниордан.

И сразу послышался мягкий, спокойный, родной до истомы голос:

- Я здесь, император.

Ниордан взглянул на соседнее сиденье, где пять минут назад находился Дайра. Темный силуэт был теперь на том месте. Угадывались сложенные на коленях тонкие руки, смутно поблескивали глаза, пристальные, умные, все понимающие глаза его советника. Его друга.

- Мне трудно, Френеми.

- Ты ненавидишь их, император.

- Они уже не бойцы. Каждый из них отравлен.

- Одно твое слово, и мы заставим их...

- Нет! - Ниордан зло мотнул головой. Помолчал. - Нет, Френеми. Сюда моя власть не распространяется. Скажи, как дела в государстве?

- Плохо, император. Без тебя трудно. Заговорщики стали чаще собираться в доме на площади.

- Проберись к ним. Сделай их добрыми. Отними у них силу.

- Но без тебя...

- Ты ведь знаешь, отсюда мне нельзя уходить. Здесь - важнее.

- Да, император. Только ты можешь сразиться с болезнью. Страшно подумать, если она проникнет в твои владения.

МАЛЬБЕЙЕР

В тот год стояло настолько жаркое лето, что даже деревья в Сантаресе были горячими. Весь город пропитался запахом раскаленной органики. Небо у горизонта сделалось желтым. Это был какой-то непрекращающийся уф-ф-ф. А потом прошел циклопический дождь. Молнии змеились по всему небу, штыками впивались в здания, стояли непрерывные треск и грохот. Потом началась форменная парильня - озона дождь не принес. Рубашки мгновенно мокли и уже не могли высохнуть, голоса звучали задушенно, отяжелевший воздух устал переносить звуки. Утром, еще до восхода, в открытые окна вливалась давящая жара - некуда от нее деться. И все-таки, повторял про себя Мальбейер, все-таки лето, все-таки не мороз и не этот ужасный снег, я так люблю лето, атавистически --">