Вячеслав Вячеславович Лазурин - Шут при дворе короля

Закрывает глаза, наслаждаясь покоем и шелестом листвы вокруг.

Внезапно молкнут птицы, испуганные треском в зарослях. Появляется шут, его костюм слегка дымит, шляпа помята и лишена двух бубенчиков. Обе руки, шея, ключицы и ребра – поломаны и торчат под разными углами. Приближаясь к старику, шут с громким хрустом вправляет кости.

- Кто ты?! – вздрагивает старик.

- Я – шут.

- Откуда ты?!

- Оттуда, – указывает шут на синее небо, - я спрыгнул на твою планету.

- Странно, очень странно… Впрочем, главное, чтобы гость был хороший. А чем он занимается, прыгает на планеты или печет пироги – уже неважно. Ты ведь хороший?

- Я никому не желаю зла.

- Вот и славно. Присаживайся, отдохни.

Разумеется, шут, как любой мертвец, никогда не устает и в отдыхе не нуждается. Но голос старика настолько вежливый и искренний, что шут без раздумий садится рядом.

- Меня зовут Грум. А тебя?

- Я – шут, – повторяет шут.

- А имя есть?

- Когда-то было, но я его не помню.

- Как же так получилось?

- Забыл. Как и всю свою жизнь.

Вновь поют птицы, они тоже убедились, что пришелец хороший. Мирно шепчется ветер с листвой. Насупив седые брови, старик что-то бормочет сам себе, а потом…

- Как я тебя понимаю, - хлопает он шута по плечу, - воспоминания – это тяжкое бремя. Полные боли, разочарований, они тяготят душу, рвут ее, кромсают. Я рад, что тебе удалось избавиться от них. Я вот не смог.

- Воспоминания причиняют тебе боль?

- Вовсе нет, я ведь спрятал сердце в клетку.

Шут переводит взгляд на клетку, на старика, опять на клетку.

- Зачем?

- Клетка из ребер – ненадежна. Потому я и все односельчане выбрали клетку из железа. Благо, наш кузнец трудолюбив, сделал такую почти каждому. Иначе мы бы не уберегли наши сердца от лезвия воспоминаний.

Шут молчит. Мертвому трудно понять живого, как и живому трудно понять мертвого. Но шут не спешит, думает долго и основательно, прежде чем сказать:

- Послушай, Грум, мне очень нужно поговорить с каким-нибудь человеком. Но, насколько мне известно, человек – это тот, кто хранит сердце внутри, а не в клетке. Ты не мог бы вставить его обратно, хотя бы на чуть-чуть, чтобы я мог кое-что спросить тебя?

Старик взволнованно потирает грудь, где кроется за рубахой крышка на болтах.

- Нет… Прости… Не выдержу. Я бы очень хотел помочь, но… Вот если бы я избавился от воспоминаний, как ты, тогда запросто. Кстати, как тебе это удалось?

- Я умер.

- Умер?

- Умер.

- Хм…

Старик вновь погружается в размышления. Настолько глубоко, что сам не замечает, как бормочет себе под нос, кивает собственным мыслям и рисует пальцами в воздухе, наделяя эти мысли формой.

Так софист решает загадку.

Так поэт ищет новую рифму.

Так ученый открывает еще одну формулу.

В замке Крашера были не один софист, поэт и ученый, потому шут прекрасно понимает, что видит сейчас. Птицы поют, шепчется листва, стучит в клетке сердце.

Старик думает.

И вдруг шут осознает – перед ним очень необычный живой. Не потому, что сердце его снаружи, а по совсем другой причине. Как и шут, старик никуда не торопится, как и шут, не боится тратить время на вопрос, который его никак не касается.

Или касается?

Теперь и шут находит, над чем подумать. Но внезапно старик говорит:

- А сердце твое внутри тебя?

- Разумеется.

- И оно бьется?

- Да, но гоняет не кровь, а специальный раствор, который…

- Неважно, оно бьется, и это главное. Из нас двоих ты больше всего похож на человека. Прости, я не смогу тебе помочь. Быть может, в поселке отыщется кто посмелее… Там за кустарником есть тропа, не заблудишься.

Шут благодарит, прощается, но старик не слышит, он вновь погружен в мир своих мыслей. Их огонь просвечивает сквозь карие глаза старика.

Шут уходит…

Изба, колодец, ограда. Шут видит их впервые, но почему-то знает, что именно так они называются. Что такое женщина ему тоже

--">