Вячеслав Курдицкий - Дыхание Харута

этого моря... Впрочем, я рассказываю вам известные вещи. - Известное тоже иногда не мешает напомнить, - сказал Мергенов. Представляете себе: бескрайнее море, волны плещут, а по берегу ходят ящеры и травку пощипывают! Здорово, правда? Мне даже трудно поверить, что я на дне моря лежу. - А вы и не верьте... Что касается травки, то во времена диноцефалов ее и в помине не было. Она появилась, когда вместо ящеров обитали уже теплокровные - всякие двурогие носороги, безгорбые верблюды, гиенодоны. В морях плавали морские коровы, последние потомки которых были перебиты в конце восемнадцатого века. А по берегам бродили фламинго - их потомки до сих пор живут на каспийском побережье. Росли тут высоченные дубы, араукарии, пальмы, не то что нынешний саксаул да степная акация. Роскошные времена были! - Будут еще роскошные времена, - убежденно сказал Мергенов. - Закончится Большое Обводнение пустыни - все, здесь изменится. Игорь Петрович вздохнул. - Об очевидном не спорю. Но я говорил о прошлом... Ночь шуршала, потрескивала, как сверчок. Иногда доносился легкий писк вероятно, ссорились тушканчики. Потом - тревожный топот маленьких ног. Это перепуганные зверьки удирали от степного удавчика. Вдалеке хрипло и злорадно захохотала гиена. И тотчас рядом истошно заголосил и захлебнулся плачем шакал. Мергенов вздрогнул: ему чудились в темноте свирепые ящеры и саблезубые тигры. А Игорь Петрович вспомнил про оставленную палатку и подумал, что, наверно, шакалы растащили и перепортили всю провизию. Надо было свернуть палатку. В конце концов мог бы оставить в ней Мергенова. А если уж взял его с собой, то отбрось, пожалуйста, всякие сомнения. Но прежде всего экспедиция, ее результаты. Если в конце пути и ждет неудача, в общей сложности ничего не изменится. Разве только погаснет маленький маячок, светивший всю жизнь. Он - не самый яркий, но луч его, как мост, перекинут из настоящего в прошлое. Тем он и дорог. Забытый, никому не нужный мост, порождающий лишь горькие воспоминания. Пусть он рухнет! - У туркмен существует поверье, что шакал собирает все грехи людей, сказал Мергенов, - поэтому он и плачет, жалуется на свою судьбу. - То-то я думаю: почему это шакалы никак не переводятся, - пошутил Игорь Петрович. Но тон его не был шутливым. - В Каракумах, коллега, много интересного, - сказал он, возвращаясь к недавнему разговору. - Вот следы, например. Не мы их обнаружили первыми... - Как не мы?! - Так... - Голос Игоря Петровича прозвучал из темноты, словно из глубины веков, глухо и тускло. - Когда-то давно я знавал человека, который видел такие же следы. - Ну и что же? Только следы? - Только... Он сделал с них гипсовый слепок, но ученые мужи сказали ему, что он фантазер, мистификатор и... еще много неприятного наговорили. Даже... - Игорь Петрович усмехнулся, - даже врагом науки назвали. - Не понимаю. - Он тоже не понимал. - Ему не поверили, да? Подумали, что слепок - подделка? - Да. - Но почему же враг? - В те времена, коллега, было много так называемых врагов. Больше вымышленных, значительно меньше - настоящих. Но... давайте-ка лучше спать. Зола есть зола, и никакими угольками ее не разожжешь, как ни раздувай. Зачем же чихать от пыли... Как это говорится: "Блаженны подавляющие свой гнев и прощающие людей"...

Глава третья. Тени

Но чихать от пыли все-таки приходилось. Прошлое не желало быть только прошлым. Иногда оно коварно таилось где-то внутри, как гюрза под кустом селина, и вдруг стремительно, по-змеиному, набрасывалось и кусало. Иной раз становилось в позу обличителя и требовало ответа за все, в чем был и не был виноват. А порой превращалось в настоящее. Разве не оно, не прошлое заставило его сейчас пойти в Каракумы? Игорь Петрович прислушался к ровному дыханию Мергенова... Когда-то и ему было двадцать пять, он тоже умел восхищаться и увлекаться, быстро засыпать и просыпаться в радужном настроении. Когда-то... Так ли уж все далеко? Так ли далек тот студент, который увлекся Каракумами и уехал в Туркмению, не слушая ничьих возражений и не жалея о заманчивой работе, предложенной в институте? После Ленинграда ему было непривычно бунтующее солнце; тяжелыми золотыми слитками оно лежало в широких ладонях листьев катальпы, дробилось на мелкую монету в говорливой арычной воде. Ему было в диковинку неистовое цветение джиды. Подрагивая на ветру узкими острыми листьями, точно язычками серебристо-сизого пламени, она издавала такой сильный и приторный аромат, что, казалось, рядом распахнула окна и двери --">