Валерий Исаакович Генкин , Александр Васильевич Кацура - Дятлы-рояли

книгу, потянулся выключить торшер, сонным взглядом ухватил какую-то неровность на стройном лаково-желтом стволике, да сразу же и похоронил это впечатление в медлительных сонных мыслях. Утром, отставляя торшер от дивана, почувствовал укол. Осторожно убрал ладонь. На гладкой поверхности обозначилось шершавое вздутие. Торчал острый сучок с приклеенной будто тугой изюминкой-почкой.

Теплая загадочность события весь день дремала в его мозгу.

Под вечер, когда почка заметно увеличилась, Илья Игнатьевич взволновался не на шутку. "Вы только подумайте,- бормотал он, шагая по комнате.- Нет, каково, а? Впрочем, я всегда знал, я чувствовал, я знал это",- говорил он в стену довольно бессвязно, ибо сам не очень понимал, что он должен был чувствовать и знать.

Наконец Ксения Ивановна, пожелав боцману приятного аппетита и тронув отраженную створкой шкафа короткую стрижку, спустилась к щуплой фигурке Ильи Игнатьевича, маячившей у крыльца.

По дороге в молочное кафе - десять минут ходьбы от больницы - Илья Игнатьевич для разгону заговорил о любимом предмете.

- Вот пеночку, Ксения Ивановна, о которой я вам вчера рассказывал, многие знают. Птица у нас известная, из породы славок. А то есть еще пуночка. Та побольше, с мою ладонь. Живет в тундре. И вот что интересно. Прилетают пуночки на север ранней весной. Сначала самцы. И каждый себе участок ищет. Как найдет - никого туда не пускает. Сам взлетит на валун повыше и поет. Часами напролет поет: "Пи-и!" Ну, потом уже самочки прибывают, и у каждой пары место определено. Можно сказать, квартирный вопрос решен...

Так и не добрался в тот день до главного. Духу не хватило.

Зато на следующий день случилось такое, что молчать уже стало невмоготу.

- Что это с вами сегодня, Илья Игнатьевич? Вы словно именинник, румянец даже,- спросила его Ксения Ивановна, когда они двинулись привычной дорогой.

- У меня, Ксения Ивановна, событие,- начал он вдохновенно, запнулся и продолжил тугим голосом.- У меня дома торшер. Такой, знаете ли, на деревянной ноге.

Ксения Ивановна улыбнулась.

- Торшер - это хорошо. Рада за вас.

- Вы вот смеетесь...- Он замолчал.

Ксения Ивановна посмотрела на него внимательно. И тут Илья Игнатьевич как в воду:

- Он у меня зацвел.

- Кто зацвел?

- Торшер.

- Торшер? Да вы шутник, Илья Игнатьевич!

- Сам понимаю, странно звучит. Но это так. Зацвел голубым цветком. Ветку пустил с листьями.

- И много их, цветов?

- Один.

- Один - это еще ничего. Не совсем, значит, совесть потеряли.- Ксения Ивановна засмеялась низким смехом и посмотрела на Илью Игнатьевича с интересом, какого прежде ее взгляд не выражал.

Но он этого не заметил. Обиделся.

А домой шел весь в ожидании. Что там? И увидел: ствол от вечернего солнца золотой и теплый, вторая ветка проклюнулась, а первая еще два цветка дала. И не сдвинуть уже его с места - тонкими упругими нитками впился тяжелый блин в сырой паркет.

Смирив волнение, Илья Игнатьевич как ни в чем не бывало поужинал покупной котлетой с чаем, сел в кресло под торшером и открыл любимую книгу "Осы, птицы, люди".

Шли дни. Бесконечной чередой тянулись стекла и склянки с биоматериалом. После работы Илья Игнатьевич возвращался прямо домой. Если раньше, бывало, нет-нет да и сходит в кино или посидит часок на бульваре, а то пройдется по магазинам - просто так, поглазеть,- то теперь спешил он под сень своего чуда, ласкал пальцами теплый ствол, носил из кухни воду в стакане, опасливо плескал на расползавшиеся корешки, следил, запрокинув голову, за уходящими вверх ветвями, отмечая путь древесного жука или божьей коровки. Голубых цветов становилось все больше, и в лаборатории он скучал по их слабому холодновато-горькому запаху.

В беседах с Ксенией Ивановной он избегал возвращаться к этой теме, боялся насмешки. Но как-то не выдержал:

- А знаете, Ксения Ивановна, отчего я сегодня проснулся?

- Не знаю, Илья Игнатьевич. От будильника, наверно.

- А вот и нет. Дятел над головой стучал. Так долбил!

- Ай-яй, Илья Игнатьевич, прямо беда с вами. Не доведут до добра ваши птицы.

- Опять не верите,- сказал он.- А вы...

И тут Илья Игнатьевич выпалил то, что, казалось, никогда и вымолвить не сможет:

- А вы приходите, сами увидите.

Выпалил и трусливо замолчал.

Ксения Ивановна тоже промолчала. А возвращаясь домой, дошла до подъезда, представила стерильный уют своей кухни, холод большой, чисто прибранной комнаты, повернулась и пошла в кино.

Давали какую-то комедию, грустную и --">