Конрад Фиалковский - Ее голос

что я сразу подумал о трагедии, разыгрывающейся где-то здесь среди скал и пустоты. Когда я давал автомату команду возвратиться к впадине, исчезающей за горной цепью, руки у меня дрожали. Приемник, как всегда при подходе к спутникам, работал в широкой полосе частот, и я не мог определить длину волны передачи. Я включил радарный искатель, который прощупал миллионы кубических километров пустоты и не обнаружил даже крупинки размером в горошину. Значит, то, что я слышал, происходило подо мной, среди скал на поверхности спутника. Однако я напрасно включил телеэкран на максимальное увеличение. Нигде ни корпуса ракеты, ни следа человека. А в моих ушах все еще звучал низкий, полный отчаяния голос. Я ожидал повторного зова, но приемник молчал, и был слышен только шум помех, идущих из космоса. Неужели она погибла, неужели это были ее последние слова, прежде чем лопнуло стекло шлема, дыхание превратилось в иней, а глаза в кусочки льда? А может быть, она 'погрузилась в легкую, как пух, пыль, местами покрывающую поверхность спутника… Но внизу не было ничего, только эта проклятая неподвижность, вечная неподвижность мертвой планеты, испещренной глыбами скал.

Я кружил над впадиной, наверно, с полчаса. Вызвал обе базы, расположенные на Европе. На одной — все были в сборе, на второй — два петрографа вылетели в небольшой ракете, но они находились совершенно в другом секторе, на противоположном полушарии спутника. Кроме того, приемные станции баз не отметили никакого сигнала значит, он мог исходить только от передатчика, находящегося в пределах прямой видимости, а ведь тут никого не было. Именно тогда я и подумал о волновиках… Я слишком ясно помнил подробности, чтобы счесть это галлюцинацией, подробности объективные: дрожание стрелки альтиметра, когда я пролетал над вершинами, их белые рваные склоны… И лишь потом я услышал ее голос… Мне хотелось, страстно хотелось, чтобы зов повторился. Я кружил над впадиной до тех пор, пока меня, наконец, не вызвали с базы. Дальше здесь оставаться было нельзя. Последний круг. Я напряг зрение так, что различил отдельные камни и скалистые уступы. Но там действительно не было никого, никого, кто мог бы кричать…

Ван Эйк умолк и уставился на крышку стола.

— Ты не докончил, не сказал, что думаешь об этом теперь, — прервала тишину Вия.

Ван Эйк взглянул на неси, пожав плечами, коротко ответил:

— Ничего.

— Всегда, когда мне рассказывали о волновиках, — вставил Аро, — я спрашивал, подчиняются ли они уравнению Максвелла, и никто не мог мне ответить, — молодого космогатораявно волновала эта тема.

Беседа продолжалась. Немного погодя Ван Эйк встал и начал прощаться. Я вышел вслед за ним. Домик был окружен садом, полным невидимых сейчас цветов, пахнущих только ночью. Дальше, за живой изгородью фосфоресцировал аэродром, на котором стояли наши колеоптеры.

— Прости, — робко начал я, догнав Ван Эйка.

Он остановился.

— Слушаю.

— Твой рассказ… какой-то странный, неправдоподобный. На Земле, наверное, не могло бы случиться такое, — быстро добавил я, опасаясь, что он неправильно поймет меня.

— Я рассказал то, что пережил, — в его голосе прозвучало раздражение.

— Знаю… но я проведу полгода на одной из баз Европы и хотел бы увидеть то место…

После минутного раздумья он ответил:

— Я могу дать тебе координаты, но это бесполезно. После этого я сам трижды пролетал над тем местом и ничего не услышал.

— Может быть, они не хотели второй раз…

— Ты, кажется, готов в них поверить. Но подумай, в наших приемниках слышно только то, что подчиняется уравнению Максвелла. Не слишком ли это примитивное правило, чтобы ему могла подчиняться какая-либо жизнь?

Он пошел к аэродрому, и я слышал, как шуршит гравий у него под ногами. Я хотел вернуться на виллу, но в этот момент вверху, в усеянном звездами небе, вспыхнул огонек, и светящийся след растаял во мраке. Я подумал, что это моя последняя августовская ночь на Земле.

Сегодня снова представился случай.

— Ты определишь толщину слоя газов в указанных на телекарте местах. Вот и все. — Главный космик базы подошел к распределительным щитам, считая разговор оконченным. Я всегда чувствовал себя неловко в его присутствии. Не таких главных космиков показывают нам на видеотронных экранах. Те всегда сдержанны, спокойны. Он же говорил нервно, в упор глядя на собеседника своими огромными, живыми, темными глазами. Рассказывали, что он провел на Европе большую часть --">