Станислав Лем - Клиент Бога

поджигал дома, а их самих избивал до потери сознания. Большие суммы я получал от одного концерна, который хотел монополизировать рынок. Я не трогал магазинов, продающих его товар, я грабил только конкурентов.

— Нет, любезный сын мой, ты был только пешкой в большой экономической игре, а в писании говорится: «Руку карай — не слепой меч». Ты тоже слепой меч, тебя связывал уговор, ты не был свободен в поступках. Это не грех, говори дальше.

— Святой отец, во время сухого закона я был контрабандистом.

— Провозил водку? Что тут плохого, сын мой? Люди в искушениях очищаются. Тут нет греха.

— Но, святой отец, я вместо водки продавал всякую дрянь.

— Ах, так? Ты поступал благородно, закрывая людям грешную дорогу пьянства. Это был хороший поступок.

— Я убил много людей во время стычек с полицией.

— А ты стрелял бы, если б полиция на тебя не нападала?

— Нет…

— Вот видишь. Ты только защищался. Человек обязан защищать свою жизнь. Ты был вполне прав.

— Я занимался шантажом. Мы выманивали или воровали разные компрометирующие документы и, угрожая их опубликованием, получали большие барыши.

— Какие документы?

— Чаще всего любовные письма.

— Вы грозили опубликованием доказательств супружеской измены?

— Да.

— Эта очень хорошо: измена — большой грех.

— Святой отец, я тяжко грешил во время последней войны. Я переправлял гитлеровцев, эсэсовцев и комендантов лагерей смерти через границу в Латинскую Америку за золото, награбленное у замученных жертв. Я изменил родине и согрешил против человечества.

— Ты можешь назвать этих гитлеровцев?

— Конечно: Эйзель, Виннеке, Миттендорфер, Миллер, Шмик, Губерт…

— Сын мой, ты что, не читаешь газет?! — воскликнул священник, доставая из-под сутаны сложенную вчетверо «Нью-Йорк таймс». — Вот статья о совещании специалистов новой немецкой армии. Люди, которых ты назвал, будут руководить этой армией, это наши верные союзники и друзья. Когда ты в свое время спасал их, ты не только проявил христианское милосердие, помогая гонимым, но показал достойную уважения политическую прозорливость. Это не грех, а как раз наоборот…

— Святой отец, слышу слова твои, но признаюсь, не рассеивают они сомнения моего! — воскликнул гангстер.

Епископ встал.

— Ну, что же, — сказал он спокойно, — если мало надежды вселил я в твое сердце, подойди, я тебе что-то покажу. — С этими словами он нажал кнопку. На темной стене засветился экран: вначале на нем появился купол вашингтонского Капитолия, здания конгресса, потом — его зал. На широких скамьях сидели почтенные старцы, внимательно слушая оратора, говорившего следующее:

«Таким образом, джентльмены, цена ликвидации одного человека путем сбрасывания атомной бомбы составляет 15 центов, а с помощью рассеивания радиоактивного порошка — 64 цента! Итак, я спрашиваю уважаемых сенаторов, можем ли мы позволить себе выбрасывать доллары в окно и использовать в войне порошок, когда бомба в четыре раза дешевле?»

Епископ нажал кнопку. В глубине экрана на фоне голубого неба появился небоскреб, окруженный греческой колоннадой. На двери виднелась скромная алебастровая табличка с надписью «Департамент здравоохранения». Дом приближался с ошеломляющей быстротой, потом экран потемнел, и появился тихий кабинет. Высокий мужчина с буйными каштановыми волосами и аскетическим лицом исследователя говорил, обращаясь к группе одетых в белое врачей:

«Вот наш новый, усовершенствованный препарат… После упорной работы, — продолжал восторженно ученый, — нам удалось выделить это вещество… Одна унция убивает двести тысяч людей! Мы вступаем в новую эру…»

Экран погас. Потом он снова засветился, появилось монументальное здание университета. В огромной аудитории, полной слушателей, знаменитый психолог излагал общую теорию паники. В лабораториях микробиологии разводили бактерии чумы.

— Сын мой, я убедил тебя? — мягко сказал епископ. — Пойми, что жизнь твоя не отличается от жизни многих твоих земляков, что…

— Святой отец! — воскликнул гангстер, стоя на коленях. — Скажи, все эти люди верят в спасение?

— Конечно, дорогой сын мой.

— Воистину я жил во тьме!

— Ну, пойдем, сын мой.

— Куда, святой отец?

— Подписывать условия, дорогой сын.

Гангстер встал, отряхнул пыль с колен и, поискав глазами свою шляпу, сказал:

— Это плохой бизнес.

— Что? — изумленно спросил --">