Александр Константинович Тесленко - Каменное яйцо

из вас так привольно чувствуют себя на моих лекциях. Я даю много дополнительной информации, которой нет в ваших учебниках.

— Говорил тебе, тише надо… На экзаменах он нас погоняет. Давай попишем немного… Вон Андрей царапает, и головы не поднимает.

— Думаешь, он конспектирует? Чертиков рисует. У него отец сам профессор… — Вот стерва, лопоухий. И зачем такому умнику учиться? Вот Светка, моя землячка, ты ее видел, ладная деваха во всех отношениях, со мной поступала. На первом же сочинении и срезалась. А этот разумник…

— Не размахивай руками, давай послушаем, что там профессор городит.

Морось прекратилась, но вечерние сумерки все равно были серыми. Тусклые фонари на столбах лишь оттеняли гнетущую тьму вечера. Завр со злостью накинул ковер на заборчик из тонких труб, начал неторопливо колотить по нему выбивалкой.

— Уф-ф… Поспишь тут, если хвост не протянешь… Уф-ф… Аж тошнит, как ее от моего омлета… Уф-ф… Скорее бы уж она свое яйцо… Уф-ф… Ты никогда, говорит, не будешь святым…

Завр оглянулся на кончик своего хвоста, но вокруг все, как и он сам, было серым.

— Уф-ф… А их форма мне к лицу… Уф-ф… Еще отец мне об этом говорил… Уф-ф… И форма головы у меня, как у святых…

— Привет, Завр! Ты это сам с собой разговариваешь?

Обернувшись, Завр увидел Эрга, сослуживца, с которым и жил по соседству.

— Это ты, Эрг? Привет.

— Семейный фронт не забудет своих героев, — язвительно осклабился Эрг. — Пыли не место в наших легких. Кто хочет получше приспособиться в жизни, прежде всего должен приспособиться к своей жене. Правильно поступаешь, Завр, только рановато — если бы среди ночи выбивал, все соседи по достоинству оценили бы твой труд…

— Помолчал бы…

— Молчание — это тишина, а тишина признак отсутствия движения, там же, где нет движения, как говорит наш Великий Кверкус, исчезает желание и необходимость приспосабливаться, а это уже потенциальная смерть. Не так ли, Завр?

Глаза Эрга в лучах фонаря светились розовым цветом.

— Философ… — вяло усмехнулся Завр. — Все равно от смерти никуда не денешься.

— Давай, Завр, я помогу тебе вытрясти этот красивый и дорогой ковер. Разомнусь малость. В толк не возьму — ты его бьешь или он тебя… Дорогая вещь. Давно приобрел?

— Это Дина…

— За твои деньги. Кто твоя Дина?

— Тебе-то что?

— Интересно просто, мы же с тобой работаем вместе, да и живем рядом.

— Сейчас она дома сидит. Мы отважились маленького завести. Вынашивает. А работала дежурной в конторе Пора.

— Не шибко, дружок, а коврики вон какие покупает…

— Это отец ее когда-то… — сердито перебил его Завр.

А Эрг распалился, размахивал руками, а хвостом от волнения выбивал на дороге барабанную дробь.

— Чего ты нервничаешь?

— А ты всегда спокоен? Тебе, вижу, в пору святым быть — образцовое спокойствие и самообладание. У тебя идиллия? Знаю я эти идиллии!

— Оставь меня в покое, Эрг. Мы с тобою не лучше их.

— Что? Дурной ты! Детей просто жаль! У меня их трое!

— Я понимаю тебя… Наши жены малость тщедушны…

— Что? Пошел ты ко всем чертям, если так думаешь! Это слабость хищника, паразита! Это тщедушность гангстера!

— Послушай, Эрг, чего ты так горячишься?.. Захотел помочь мне — спасибо. А я давай помогу тебе отнести домой твою огромную сумку. И… разреши мне немного поспать в твоем кабинете… Ладно? А ты можешь отдохнуть у меня. Я сегодня ужасно устал…

— Устал оттого, что не знаешь, зачем живешь, — уже спокойнее пробурчал Эрг.

— А ты знаешь?

— Знаю… Но, понимаешь ли, всему этому никак не подберу словесного выражения… Знаешь, почему солнце всходит и светит, к чему каждый твой шаг, а потом вдруг вроде бы ничего не знаешь… Понимаешь меня? — Голос Эрга стал удивительно умиленным, даже не верилось, что минуту назад он раздраженно кричал.

— Понимаю… Так можно я отдохну у тебя?

Эрг посмотрел на Завра сосредоточенно и ответил, чеканя каждое слово:

— Не советую. Твоя вынашивает, ей нужен абсолютный покой. Да и меня ждут дома, — и похлопал фамильярно Завра по шее.

Завр смотрел вслед Эргу, растворявшемуся в сумерках, и стало ему очень грустно, и не имела та грусть никакого словесного выражения. И показалось ему вдруг, что он уменьшился, совсем на немножко, но уменьшился, и чувство это обрадовало его, припомнились крылатые слова Кверкуса Девятнадцатого:

«Каждый наш шаг приспособления приводит к совершенству и, следовательно, должен --">