Йон Колфер - А вот еще...

место восемнадцать миллиардов лет назад, но такими откровениями свыше сейчас не убедить почти никого, особенно после эпического провала фильма «Рождение богов», или «Торгейта», как его прозвали в прессе.

Так или иначе, речь идет о миллиардах лет, а миллиарды — это вам не миллионы какие-нибудь, и судя по внешности сидевшего на пляже старика, он лично отсчитал на пальцах по меньшей мере один из этих миллионов миллионов. Кожа его напоминала пожелтевший пергамент, а в профиль он сильно смахивал на трясущуюся заглавную «S».

Человек вспоминал, как когда-то давно у него, кажется, была кошка. Если, конечно, можно доверять памяти — сложному сочетанию триллионов нейронных связей. Память не пощупать пальцами, и ногами тоже не потрогать — в отличие от прибоя, лениво плескавшего о его изуродованные артритом ступни. Впрочем, что такое физические ощущения, если не те же передаваемые в мозг электрические сигналы? Можно ли верить и им? Есть ли во Вселенной вообще что-либо такое, чему можно верить, что можно обнять и подержать в разгар смерча из бабочек? Или же верить можно только ровно дующему гавалузианскому ветру?

Чертовы бабочки, подумал человек. Стоило им раз сообразить, что махая крылышками, можно вызвать глобальную катастрофу, и миллионы злобных чешуекрылых, сбиваясь в стаи, начали претворять эту идею в жизнь.

Но ведь этого не может быть, нет? — подумал он. Бабочковый смерч?

Тут новые нервные клетки у него послали сигналы, принятые другими нервными клетками, и образовавшиеся связи нашептали ему основные положения теории невероятности. В частности: что если какому-либо явлению не положено произойти, оно приложит все усилия, отказываясь не произойти, причем как можно скорее.

Бабочковые смерчи. Дай срок, будут и такие.

Старик с трудом отвлекся от этого феномена, и тут же в мысли его закралась и начала медленно пробивать себе дорогу к материализации новая катастрофа.

Можно ли вообще чему-нибудь доверять? Чем-либо утешаться?

Заходящие солнца играли на волнах, окрашивали в разные цвета низ облаков, серебрили пальмовые листья, отражались зайчиками от фарфорового чайника на веранде…

Ах да, подумал старик. Чай. В центре всей ненадежной и, возможно, иллюзорной Вселенной всегда остается чай.

Тростью, сделанной из ноги списанного робота, старик начертил на песке две цифры и смотрел, как волны смывают их.

Только что на песке виднелись «сорок два», и вот их уже нет. Может, их и не было вовсе, а может, они и не нужны никому.

От этой мысли старик почему-то начал хихикать, встал и похромал, опираясь на ногу робота, на веранду. Скрипя суставами и деревом, он опустился в плетеное кресло, такое же дряхлое, как и все вокруг, и кликнул андроида принести печенье.

Андроид подал чай «Рич».

Хороший выбор.

Не прошло и нескольких секунд, как внезапное появление парящей в воздухе металлической птицы нарушило священный процесс обмакивания печенья, и старик уронил большой кусок в чашку.

— Ради бога, — возмутился старик. — Ты хоть знаешь, сколько я трудился над этой технологией? Макания печенья, да еще изготовления сандвичей? Если ничего другого человеку не осталось?

Птицу его слова, похоже, не возмутили.

— Невозмутимая птица, — мягко произнес старик; звучание этих слов, кажется, нравилось ему самому. Он закрыл больной глаз — тот функционировал так себе с тех пор, как он еще безмозглым пацаном свалился с дерева — и внимательнее рассмотрел парящую тварь.

Птица висела в воздухе. Металлические перья отсвечивали красным в закатных лучах. Металлические крылья взбивали в воздухе маленькие вихри.

— Батарейка, — произнесла птица голосом, напомнившим старику актера, которого он видел когда-то в роли Отелло в лондонском «Глобусе». Просто удивительно, сколько может напомнить одно-единственное слово.

— Ты сказала «батарейка»? — переспросил старик — просто так, для верности. Ведь птица могла сказать и «лотерейка», или даже «сельдерейка». Слух у него был не тот, что прежде, особенно в том, что касалось открывающих слово согласных.

— Батарейка, — повторила птица, и реальность вдруг треснула и начала осыпаться, как разбитое зеркало. Пляж исчез, волны застыли, хрустнули и испарились. Последним исчез чай «Рич».

— Вот блин, — пробормотал старик, когда последние крошки испарились из его пальцев, и откинулся на подушку в помещении, стены и потолок которого состояли из неба. --">