Мишель Уэльбек - Покорность

Мишель Уэльбек
ПОКОРНОСТЬ

.

…

Видит бог, я люблю Хаксли и Оруэлла, но как романист Уэльбек мощнее их. Будущее, весьма вероятно, окажется не таким, каким его рисуют «Элементарные частицы», «Возможность острова» и теперь «Покорность».

Но если есть сегодня писатель, способный осмыслить назревающую в мире грандиозную трансформацию, которую все мы ощущаем, но не можем проанализировать, так это Уэльбек.

Эмманюэль Каррер, Le Monde

Мишель Уэльбек поражает умением уловить и передать атмосферу нашей эпохи, показать тупики и тревоги западного мира. Он создает незабываемую картину, удивительно тонкую и точную.

Telerama

Уэльбек — писатель настоящий. Книга очень сильная, написанная псевдонейтральным стилем и пронизанная иронией, не позволяющей угадать истинную позицию автора и определенно сказать, одобряет он происходящее или страшится его.

Liberation

…

Содержит нецензурную брань

.

Часть первая

Шум вокруг вернул его в Сен-Сюльпис. Певчие собрались уходить, храм закрывался. «Надо было бы попробовать помолиться, — подумал Дюрталь, — чем так по-пустому мечтать, сидя на стуле, но как молиться? Я вовсе этого не хочу; я заворожен католичеством, его запахом воска и ладана; я брожу вокруг него, тронутый до слез его молитвами, проникнутый до мозга костей его причитаниями и песнопениями. Мне совершенно опротивела моя жизнь, я очень устал от себя, но отсюда еще так далеко до другой жизни! И пожалуй, вот еще что: в храме я взволнован, но, выйдя из него, сразу становлюсь холоден и сух». «В сущности, — заключил он, следуя к дверям вместе с последними посетителями, которых подгонял служка, — в сущности, мое сердце задубело и закоптилось в разгуле. Ни на что я уже не годен».

Ж.-К. Гюисманс, «На пути»^[1]

В течение долгих лет моей невеселой юности Гюисманс оставался моим спутником и верным другом; я ни разу не усомнился в нем, ни разу не возникло у меня желания расстаться с ним или выбрать себе другую тему; так что в один прекрасный июньский день 2007 года, после всяческих проволочек, нарушив все мыслимые и немыслимые сроки, я защитил в университете Сорбонна — Париж-IV^[2] диссертацию «Жорис-Карл Гюисманс, или Выход из тупика». На следующее же утро (а может быть, и в тот же вечер, не поручусь, потому что вечером после защиты я напился в полном одиночестве) мне стало ясно, что завершилась определенная часть моей жизни и, скорее всего, лучшая ее часть.

В таком положении оказываются в нашем обществе, пока еще западном и социал-демократическом, все, кто заканчивает свое обучение, хотя многие и не осознают этого, по крайней мере не сразу, одержимые жаждой заработка или, возможно, потребления — в случае самых примитивных особей, попавших в острую зависимость от ряда товаров (но таких все же меньшинство, а люди более солидные и вдумчивые заболевают простейшей формой помешательства на деньгах, этом «неутомимом Протее»), но в еще большей степени они одержимы желанием проявить себя, заполучить место под солнцем в мире, основанном, как они полагают и надеются, на соревновательном принципе, к тому же их раззадоривают всякого рода идолы, будь то спортсмены, модные дизайнеры, создатели веб-сайтов, актеры или топ-модели.

По разным причинам психологического свойства, анализировать которые у меня нет ни достаточной компетентности, ни желания, я не вписался в рамки общей схемы. Первого апреля 1866 года восемнадцатилетний Жорис-Карл Гюисманс начал свою профессиональную деятельность в должности служащего шестой категории в министерстве внутренних дел и религий. В 1874 году он издал за свой счет «Вазу с пряностями», первый сборник стихов в прозе, практически не замеченный критикой, если не считать весьма дружелюбной статьи Теодора де Банвиля. Так что его первые шаги в этом мире, как мы видим, особого фурора не произвели.

Так и прошла его служебная жизнь и жизнь вообще. Третьего сентября 1893 года он был награжден орденом Почетного легиона за заслуги на государственной службе. В 1898-м вышел на пенсию, имея за плечами — с учетом отпусков по семейным обстоятельствам — тридцать лет положенного трудового стажа. За это время он умудрился написать ряд книг, побудивших меня более чем столетие спустя считать его близким другом. О литературе было написано много, может быть, --">