Владимир Хлумов - Прелесть

холодной легкостью, столь же простой, сколь и непонятной, как презрительный плевок в душу. Андрей посмотрел на пистолет в своей руке, потом на Нечаева. Тот заметил оружие и, кажется, обрадовался.

— Катерина стреляла, пальни и ты, — Вадим засмеялся.

Андрей с отвращением выбросил оружие и сказал:

— Вы правы, Нечаев, человек — это тоже самое, что демидовский самокопатель…

— Я рад, что ты это понял, — улыбнулся Учитель.

— Вы не дослушали, Нечаев, — Андрей сейчас собрал все остатки своей слабой воли, стараясь во чтобы то ни стало не смотреть на Катерину.

— Но только человек, не признающий Бога.

— Ну, здрасте, — Нечаев усмехнулся, и в этот момент просвистела шальная пуля.

Но он даже не дрогнул:

— Умка, давай покороче.

— А я уже все сказал, извините, что по-русски.

С юга, со стороны нового цирка, появился ощетинившийся карабинами и гранатометами, мордастый, в пятнах маскировочного цвета, боевой грузовик «Урал». То есть это была обычная армейская машина, но с какой-то страшной, сеящей неотвратимый ужас неправильностью. Андрей присмотрелся и вдруг понял, что источником этого ужаса было парадоксальное несоответствие ее казенной армейской мощи и анархической, неуставной лихости облепивших ее людей. Короче, она была в угаре недавнего боя, в том особом угаре, который бывает во время драки, когда тебя ударили по лицу и скрылись от возмездия, и ты ищешь хоть что-нибудь мало-мальски достойное, чтобы утолить жажду мщения. Вадим махнул рукой, подъехал поближе к Катерине.

— Я же говорил, он решил спятить. У него определенно был план сойти с ума, — и, повернувшись к Андрею, крикнул, — Умов, и откуда у вас такое имя?

— От отца, — твердо сказал Андрей.

— Да где же твой отец? — усмехнулся Нечаев.

— Что бы его увидеть, надо забраться на табуретку.

— Да вы определенно сошли с ума. — Он хлестнул коня и позвал Катерину: — Поехали.

— Андрюша, — Катерина сильно стегнула коня, чтобы тот стоял на месте, прости! Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Всадники пришпорили коней. Но, прежде чем раствориться в этом бесконечном тусклом рассвете, Нечаев подъехал к чугунному студенту и крикнул:

— Петька, как ты догадался, что я в Бога не верю, там, на платформе?

— Вы ж мимо нищих прошли, а кто мимо нищих проходит — в Бога не верит, — и, сделав короткую паузу, математически добавил, — Обратное, вообще говоря, не верно.

Петька помахал с памятника Андрею. И тот нехотя забрался на руки чугунному студенту. Они оба на мгновение прилипли к чугунному тексту.

Вадим махнул рукой и уж было собрался пришпорить коня, как заметил второй Урал, выползающий с севера, в точности такой же, как первый, но только еще более матерящийся и угрожающий. Через мгновение послышался рокот и с запада, из-за бывшей спины Михаила Васильевича.

Они оказались в замкнутом кольце. Ожидая сопротивления, эта механическая петля сжималась профессионально, медленно, неотвратимо.

Всадники остановились, попятились обратно к чугунным людям. Внезапно шальная пуля ударила в стопорную собачку самокопателя, и огромная клешня ожила. Колесо повернулось, за ней шестеренка, и толстый многожильный трос стал наматываться на барабан. Неприятно заскрипела система блоков, и где-то в голове Самокопателя громко звякнуло.

— Это он задал себе первый вопрос, — крикнул Андрей. — Где я?

Массивный атлетический диск вышел из положения равновесия и стал раскачиваться, подобно маятнику. Но то был не обычный маятник, и даже не маятник Фуко, а система маятников, подвешенных на общую ось и связанных пружиной, по-видимому, снятой с обычного дивана. Вслед за первым стал раскачиваться второй, третий, и каждый из них по-своему дергал подвес, отчего вся конструкция зазвенела, как музыкальная шкатулка.

— Теперь пошла цепочка формальной логики, — Андрей уже успокоился и комментировал как лектор.

Очевидно, металлическое позвякивание Самокопателя гармонически ложилось на пугающее завывание ветра своеобразным ритмическим инструментом, как ударные ложатся на классические симфонии в некоторых современных интерпретациях. Поэтому вначале получилось даже комично. Но постепенно демидовская партия перехватила инициативу и загремела поверх таинственного гула какой-то новой мощной мелодией.

Казалось, добрый милый Августин переходит в стройное бодрящее пение Марсельезы. Андрей крикнул Вадиму:

--">