Елена Александровна Ершова - Град огненный [СИ]

целостность.

Профессор смотрит на меня озабоченным взглядом. Он — реален. И эта комната реальна. И город за окном.

— Ты ведь скажешь мне… ну, если тебе понадобится помощь? Если вдруг просто захочешь поговорить? — заканчивает свою фразу Торий.

Я позволяю себе расслабиться окончательно и теперь понимаю, о чем он толкует. Это вводит меня в замешательство, и я отвечаю, должно быть, слишком резко и холодно.

— Чушь. Я не собираюсь убивать себя.

И тут же жалею об этом: профессор хмурится и поджимает губы. А я чувствую, что снова одним махом воздвиг ледяную стену между собой и тем, кому есть до меня хоть какое-то дело.

— Хорошо, — говорит Торий и делает равнодушное лицо.

Наверное, мне следовало извиниться, да? Я вспоминаю об этом только теперь, когда в перерыве обновляю свои записи. Но в тот момент просто молчу и стою, как баран. Смотрю в пол, не зная, что сказать, куда деть руки или себя всего. Торий некоторое время ждет, потом поворачивается, чтобы уйти.

Выручает случай.

В лабораторию врывается Марта — немолодая пробивная женщина, в чьи обязанности кроме обычной секретарской рутины входит также и общественная работа. Сейчас она потрясает разлинованными листами и с порога громко заявляет:

— Жаль надолго вас прерывать, поэтому быстро сдали по десять крон в фонд помощи северным регионам!

Она кладет список прямо на коробки с реактивами и начинает лихорадочно его листать, выискивая фамилию Тория. Профессор лезет в карман, вытаскивает купюры.

— Конечно, конечно, — бормочет он. — Что вообще слышно? Я, как всегда, пропускаю все свежие новости.

— Второй поселок достраивают, — как на духу отвечает Марта и ловко выхватывает у Тория деньги. — Как снега сойдут, будут земли распахивать, сельское хозяйство поднимать. А то после этих нехристей не земля — одна пустыня. Ага, распишитесь тут и тут…

Марта подсовывает ему листы и только теперь замечает меня.

— Ой, — произносит она, и ее щеки покрывает румянец. — Прости, Янушка, — продолжает она виновато и сладко. — Я не про тебя. Я про других нехристей. Которые… хмм…

Она умолкает и смотрит на меня влажными округлившимися глазами. Тогда я тоже лезу в карман и достаю мятую десятку. Кладу на стол, рядом с рассыпанными листами.

— Возьмите.

Она вздыхает, всплескивает руками.

— Да зачем же? Да к тебе я без претензий вовсе! У тебя и так из жалованья по статье вычитается.

— Знаю, — спокойно отвечаю я. — И все же возьмите.

Марта не возражает — купюра исчезает в ее бездонных карманах. Торий смотрит на меня и молчит. Я старюсь не поднимать головы, чтобы не встретиться с его взглядом — понимающим ли? Осуждающим? Так ли это важно. Лишь бы не сказал ничего. Не начал расспрашивать.

Да и что я ему отвечу?

* * *

После обеда Торий отлучается по делам, а я задерживаюсь до восьми. А все потому, что в одной из лабораторий потек фармацевтический холодильник, и мне приходится отгружать его на гарантийный ремонт. Для этого нужно заполнить кипу бумаг (даже будучи простым рядовым мне не доводилось писать столько рапортов, воистину — человечество любит усложнять себе жизнь). Поэтому я едва успеваю к самому закрытию. По злой иронии судьбы: здешним мастером оказывается один из тех беженцев с севера.

Их сразу можно отличить от местных по тому, как они пялятся на тебя со смешанным чувством ненависти, страха и какого-то мерзкого заискивающего почтения. Сейчас это кажется еще более отвратительным, учитывая, что я больше не ношу преторианскую форму и мои текущее запросы далеки от прежних.

Есть разница, угрожать сожжением деревни или просить починить холодильник по гарантийному талону, не так ли? Все равно, этот щуплый человечек смотрит на меня, будто я собираюсь вырвать ему почки.

— Конечно, пан. Все сделаем в лучшем виде, пан, — суетливо бормочет он и выхватывает бумаги дрожащими руками, быстро, чтобы случайно не коснуться еще и меня.

— Прошу, без чинов, — устало произношу я.

— Да, да… — едва не кланяется он.

И открывает мне дверь, и закрывает ее за мной.

Я ухожу так быстро, как только могу. И только пройдя квартал, осознаю, что меня трясет от отвращения. Пальцы помимо воли сжимаются в кулаки — хочется ударить в это бледное лицо, чтобы стереть с него раздражающее заискивающее выражение. Да только кто виноват больше? Запуганный, привыкший повиноваться силе деревенщина или тот, кто все эти годы --">