Александр Геннадьевич Бачило , К А Терина - Небо цвета шартрез

сопровождается смена привычной аугментации на непредсказуемую реальность. Меняется способ взаимодействия с окружением. Я с моей неприязнью к визуальным интерфейсам был готов к этому больше других. И все же не полностью.

С полминуты я стоял у лифта и ждал, что створки автоматически распахнутся передо мной или уползут вверх, а на смену им появится открытая кабина «патерностер», а потом догадался все же нажать кнопку. Если верить Нетке, в последний раз система лифтов обновлялась в этом здании в двадцатом, шестьдесят лет назад. От осознания, какому древнему и морально устаревшему механизму доверяю свою жизнь, я почувствовал острый приступ клаустрофобии. Между тем лифт работал сносно, двигался без рывков, пусть и медленно.

Скажу честно, я надеялся, что люк, ведущий на крышу, будет заперт. А потом надеялся, что обнаружу крышу пустой, а потом надеялся, что мне привиделось…

Но он был там. Мальчик Данька стоял на краю крыши и с отчаянием смотрел на город, окруживший его. Отсюда, с шестнадцатого этажа, Москва, настоящая, не аугментированная, выглядела величественно и торжественно. Хотелось вслед за персонажем фильма, найденного мною в пору увлечения историей кинематографа, сказать: «Лепота».

Царство синевы и ветра.

Я шел к нему не спеша, но и не слишком медленно. Расслабленно, спокойно, точно и сам был крышатником.

В реальном мире невозможно в любой момент, без предварительных ухищрений, замаскировать внешность. Форменный сюртук я снял еще у лифта, а рукава рубашки закатал по локоть, но когда я подошел ближе, даже семилетний мальчик опознал во мне представителя закона.

— Я ничего не сделал! — крикнул он.

— Вот и славно, — ответил я. — Значит, все будет в порядке.

— Все будет в порядке, когда я прыгну.

— Прыгнешь — разобьешься. Система отключена.

На мгновение в его глазах промелькнул ужас, а потом он снисходительно улыбнулся дрожащими губами.

— Сказки для малышей, — отрезал он. — Меня предупреждали.

Данька посмотрел на город за краем крыши. Потом снова на меня.

— Я не зассу, — сказал он. Аугментация непременно исправила бы эту фразу. «Я не струшу», — сказал бы он в той реальности, которая мила мне. Но мы стояли на краю крыши один на один, без корректора и цензуры.

Данька зажмурился и сделал шаг.

Время замедлилось. Вот честное слово. Сколько раз читал эту фразу (а я люблю читать, причем непременно бумажные книги, пусть футурологи и кричат о скорой безоговорочной победе виртуальных технологий над книгоизданием), никогда не верил. Но время действительно замедлилось, и мгновения точно бусины нанизались на его ось. Я мог рассмотреть каждое из них.

Мысль о том, что сейчас мне куда легче, чем Даньке. Мое решение было принято в тот момент, когда я увидел его на краю крыши. Я словно прозрел будущее, и все мои слова не имели целью остановить его — только задержать, выиграть время, приблизиться к нему, чтобы иметь шанс, когда он все-таки сделает этот шаг.

Мысль о том, что сейчас Даньке куда легче, чем мне. Он не верит в отключение системы. Не верит, что некому подхватить его и бережно донести до земли. Не знает, что надежда у нас — только на юную Арину, которая должна в одиночку остановить бегущего носорога.

Мой собственный шаг, мои руки, желающие ухватить Даньку, но вместо этого рассекающие холодный воздух.

Мой крик ужаса. Как мы ни обещаем себе принимать испытания молча и с достоинством, натура себя покажет, когда испытание случится в настоящем мире, а не в воображаемом.

Ослепительная синева неба, инфернальная, пугающая, рокочущая. Ветер. И убежденность, что это не мы летим к земле, а она прыгнула нам навстречу, чтобы поймать и уже никогда-никогда не отпускать.

Всего на миг — но я мало в чем уверен в этой жизни так безоговорочно, как в реальности этого мига, — синева неба сменилась тягучим и спокойным цветом моего покоя. Зеленый шартрез.

А потом ласковое силовое поле подхватило нас обоих, точно руки невидимого великана.

--">