Александр Александрович Розов - Ехиднаэдрон - решето джамблей

Александр Розов Ехиднаэдрон^[1] — решето джамблей

Глава 1. Поэтическая медитация для похищенного хиппи

Маленькая светло-серая чистая комната без окон и без мебели, где неяркий свет идет сквозь полупрозрачный (тоже серый) потолок — это концептуально. Это архетип арт-стереометрии для постмодернистских историй о могущественных службах, тайных правительствах, инопланетных захватчиках, виртуальной реальности и загробном мире.

Такой дизайн в НФ-кино 1970-х выглядел оригинально, но в 2020-х это уже пошлость.

Если бы Юлиан Зайз попал сюда в 18 лет, ему было бы любопытно. Но к 36 годам уже пропал щенячий восторг от новизны впечатлений, и происходящее казалось несколько скучным — хотя ранее с ним не случалось такого, как сегодня. Говоря конспективно: в процессе вечерней пробежки по парку Юлиан был похищен неизвестными персонами с повадками коммандос, загружен в микроавтобус с тонированными стеклами, увезен в неизвестность и брошен в серую комнату. Но иные экстремальные события случались с Юлианом нередко, так что сегодняшнее не выходило за рамки уже имеющегося опыта.

Работа независимого консультанта по яхтенному дизайну (ЯД) полна неожиданностей. Обычно имеешь дело с более-менее адекватными клиентами, но встречаются персоны из «элиты», мнящие себя полубогами. Фрики, чьи дедушки всплыли из супермаркетного или офисного планктона в верхние ярусы финансово-бюрократической пирамиды. Быстрое всплытие не изменило их унылого планктонного мышления, а лишь обременило этакой психической кессонной болезнью — невротическими амбициями. В их представлениях, полубоги — это такие же унылые особи планктона, только занявшие главные кабинеты в престижных офисах с видом на Уолл-Стрит (на лондонский Сити, на центр Токио). Там, усевшись во главе длинного T-образного стола, они наслаждаются подобострастными взглядами аналогичных особей планктона с предыдущего яруса пирамиды.

Настоящие языческие полубоги, бросая взгляды из Вальхаллы, наверное, смеются, если случайно узнают про амбиции, роящиеся в примитивных ганглиях у этих разжиревших офисных членистоногих. От этой мысли Юлиан Зайз улыбнулся, и посмотрел в сторону скрытого неба, где за столом Одина настоящие полубоги пьют пиво и обсуждают свои прошлые и будущие битвы, приближающие мир к Рагнареку на равнине Вигридр.

Затем, решив, что Рагнарек еще нескоро, а в ногах правды нет, он выбрал угол из двух равноудаленных от двери и уселся на пол. Кстати, пол тут был пластиковый, умеренно теплый и не слишком жесткий. Делать было решительно нечего. Можно рассуждать о резонах заказчиков похищения (совершенного персонажами типа коммандос в ходе его, Юлиана Зайза, вечерней пробежки по периметру маленького парка), но это пустая трата мыслительной энергии. Заказчики сами объявятся и сами назовут свои резоны. Так что нечего сейчас гадать, лучше заняться поэтической медитацией.

Некий старый хиппи, помнивший еще Первое Лето Любви в 1967-м в Сан-Франциско, покатавшийся по всей планете, и осевший на время в хорватской Риеке, по соседству с Юлианом, научил его такой медитативной практике. Не так сложно занять позу сидя по-индийски на скрещенных ногах, выбрать нравящегося поэта, вспоминать его стихи и мысленно строить мини-вселенную из рождающихся образов. Сейчас Юлиан выбрал Эдварда Лира, и приступил:

«В Гонконге прадедушка Хо

Никому не делал плохо —

— Го, лежал на спине

С головою в мешке

Безобидный старик из Гонконга».

Картинка получилась сюрреалистическая и актуальная, чем-то похожая на нынешнее положение самого Юлиана, находившегося сейчас почти в мешке (ведь если тюрьму в романах о средневековье принято называть «каменным мешком», то данную комнату позволительно по аналогии назвать «пластмассовым мешком»).

В картине не хватало позитива, и Юлиан стал достраивать ее снова из Эдварда Лира.

«Прокрякала Утка: — мой друг Кенгуру,

Какой же ты сильный и ловкий!

Ты скачешь и в холод, и в дождь, и в жару,

Не зная в пути остановки.

А мне надоел этот илистый пруд,

Где жалкие слизни и жабы живут.

Неужто я, света не видя, умру?

Возьми меня в путь, Кенгуру!

Тебя я не буду тревожить никак,

— Добавила вкрадчиво Утка.

— Я буду молчать и скажу только «кряк»,

Коль станет особенно жутко.

Увижу я бурного моря прибой

И чаек свободных игру…

Возьми же меня поскорее с собой,

Любезнейший --">